— Не ной, Беспалых… не ной, парень… Поторапливайся, поторапливайся… Не отставай…
Мужики уже всей оравой ушли вперед. Подыматься в гору становилось все круче. Остановились перевязать рану Беспалых, но, услышав близко перекликающиеся голоса атамановцев, опять пошли. Под ногами скользили гальки, далеко по окоемку приходилось обходить каменные «лысины», а позади, не переставая, щелкали впустую выстрелы атамановцев. Селезнев повеселел и повесил за плечи винтовку.
— Уйдем, — сказал он. — Уведем их к лешему на козлы.
Голова у Беспалых покачивалась, как созревшая маковка под ветром. Солдатские штаны смочились густой кровью, этой же кровью были выпачканы руки у Горбулина и Кубди. У Кубди на локтях сатиновой синей рубахи была широкая прореха, виднелось розоватое искусанное комарами тело. Селезневу стало муторно смотреть и он отстал.
Чем они выше подымались крутыми подъемами между плитами камней, величиной с избу, серых с ровными, словно отпиленными краями, — тем сильнее они чувствовали какую-то ждущую их неизвестную опасность. Они начинали прибавлять шагу, несмотря на усталость, и не обходить россыпи. Кончились березки, осины. Лохматились одни кедры, и хотя так же грело солнце, но с белков дул суровый, крепкий и холодный ветер. Они затянули крепче пояса и, как-будто желая разорвать опутывающие сети тишины, нарушаемой этим одним ветром, заговорили громче.
Под ногами захрустел мох. Они остановились, вытерли замазанные глиной в черни ноги об седую, хрумкающую, как снег, траву, затянули крепче рану у Беспалых, переглянулись и молча, торопливо пошли выше.
Ветер развевал волосы, горбом вздувал рубахи.
Мысли, с устатку ли, с другого чего, разжижались, и нельзя было заставить их исполнять свою обычную работу.
Селезнев теперь указывал дорогу. Он был весь мокр, — даже толстый драповый пиджак вымок, будто был под дождем. Белки глаз у него подернулись красными жилками, а зрачок все расползался и расползался, как масляное пятно на скатерти. Он кинул фуражку и шел без шапки, с рассеченной ветром черной бородой.
Кубдя чувствовал себя разопревшим, словно он был втиснут в какое-то иное тело и плыл там куда-то, теплый, склизкий. Рядом, на руке висел маленький, кричавший все время рыжеволосый человек. У этого человека был постоянно разинутый рот с болтавшимся там обрубком языка, рот, издававший такие звуки, как-будто резали ножницами листы железа, и временами Кубдя никак не мог вспомнить, где он видел эти мокрые усы и веснущатую морщинистую переносицу.
