Вечером, действительно, пошел дождь. Мужики разложили большой костер под пихтой и варили щербу из сухой рыбы. Было темно, хвою словно перебирали пальцами, хрустали ветки. Падал гром, затем желтая молния вонзалась в горы и камень гудел.
— Гроза на Федора-летнего, — лениво сказал Селезнев, — плоха уборка хлеба будет.
— А нам-то что? — спросил Горбулин, — нам хлеб не убирать.
Селезнев как-будто с тоской произнес:
— Не придется нам, это верно…
— Верно… — отозвался Соломиных.
Кубдя посмотрел на две темные глыбы мяса — Соломиных и Селезнева — и ему стало как-то не по себе.
— Жалко землю, что ли? — спросил он резко.
— Землю, парень, зря бросать нельзя. Нужно знать, когда ее бросить… твердо сказал Селезнев.
— Ну и любить-то ее больно не за што!
— От бога заказано землю любить.
— Не ври!.. Бог-то в наказанье ее людям дал, — прокричал Беспалый, трудитесь, мол, мать вашу так!
Селезнев упрямо повторил:
— Ты, Беспалый, не ерепенься. Может бог-то и неправильно сказал. А только земля…
— Ну?..
Селезнев взял уголек и закурил.
— У меня, Кубдя, в голове муть…
— Поляков жалко?
— Не-е… Человека — что его, его всегда сделать можно. Человек — пыль. А вот не закреплены мы здесь.
— Кем?
— Хресьянами.
Кубдя озлился, сердито швыркая носом, он наклонился над котелком и помешал ложкой.
— На кой мне шут оно?
— Без этого нельзя.
Кубдя взглянул в его неподвижные, ушедшие в волос глаза и словно подавился.
— Что я поп, что, ли?
— Може больше…
— А иди ты.
— Надо, паре, в сердце жить. Смотреть, понял?
— А что я зря ушел? Граблю я?..
Говорили они медленно, с усилиями. Мозги, не привыкшие к сторонней, не связанной с хозяйством, мысли, слушались плохо и каждая мысль вытаскивалась наружу с болью, с мясом изнутри, как вытаскивают крючок из глотки попавшейся рыбы.
Беспалых в нижнем белье, белый, похожий на спичку с желтенькой головкой, бил в штанах вшей и что-то тихонько насвистывал. Кубдя указал на него рукой и сказал:
— Вот — живет и ничья!.. А ты, Антон Семеныч, мучиешься. От дому-то не легко оторваться тебе.
— Десять домов нажить можно, кабы время будет…
— Ну?..
— А вот не знаю, што…
Селезнев неловко поднялся, словно карабкаясь из тины, и пошел в темноту.
— Куда ты? — спросил его Кубдя.
— А так… вы спите, я приду сейчас.
Соломиных сожалевающе проговорил:
— Смутно мужику-то.
— Не вникну я в него.
— У те душа городская. Не зря ты там года пропадал.
Соломиных достал ложки и начал резать хлеб.
— Теперь к нам народ повалит, — сказал он, стукая ножом по хлебной корке.
