— Под суд подвели, сволочи!.. Кубдя, где Кубдя-то?
Беспалых сказал:
— Спит.
Емолин отскочил к дверям. И из темноты по-иному звучал его наполненный чем-то другим, не всегдашним, голос:
— Спит!.. Убил человека и дрыхнет. Вот каторжане, а! Господи, ну и угораздило меня связаться с ними! Теперь и меня-то из монастыря выгонят. А он дрыхнет. Буди что ли его, Егорша!..
Соломиных спросил:
— В сам деле убил?
— Наповал. Так в шею, братец ты мой, и всадил всю дробь.
— Дробью убил?
— И чорт его угораздил!
Емолин подбежал и толкнул ногой Кубдю:
— Вставай ты, леший драный…
— Теперь вошьют, — сказал Соломиных, и Беспалому показалось, что говорит он, точно радуясь. — Или повесят, или расстреляют.
Беспалых стало жутко. Он взглянул в окно и отвернулся.
— Обех?
— Може и всех четырех.
— А вас-то с чего?
— Разбираться не будут.
Емолин дергал Кубдю и ругался:
— Вставай, каторжная душа, лихоманка. По-людски бужу — человеку тебя надо.
У Кубди кружилась голова, он присел на голбце, зевнул — в челюстях пискнуло.
— Чо те, подрядчик, надо? — сказал он хрипло.
— Человек тебя спрашиват.
— Кто?
Емолин отошел к дверям и крикнул в темноту:
— Иди-ка сюда, Антон Семеныч.
Селезнев перекрестился и поздоровался. Кубдя взял ковш и с шумом напился.
— Ну, парень, и самогонка, — сказал он с удовольствием. — А ты что, на ночь-то глядя, пришел, дядя Антон?
Емолин сказал:
— Вот, клин тебе в глаз, еще спрашиват! Убил человека и хоть бы што!
— Всем одна смерть, — сказал Кубдя, садясь на лавку.
— Ну, а я пойду, — торопливо сказал Емолин, — мне тут рук марать не приходится. Разбирайтесь сами, а только, как хотите, а повесят вас.
— Повесят, — равнодушно подтвердил Соломиных.
Помолчали, сколько требуется по положению, и Кубдя спросил:
— Самовар, что ли, поставить?
— Не надо, — сказал Селезнев. — Я ведь не надолго. К тому пришел собираться вам надо.
Кубдя положил нога на ногу и посмотрел в потолок:
— Наши сборы недолги. Куда итти-то?
— В чернь.
Беспалых переспросил:
— В тайгу?
Селезнев промолчал и немного спустя добавил:
— Как хошь, мне одно. Только вам уйти надо. Расстреляют колчаки-то. Я седел и тюки приготовлю, поди, под завтрашнюю ночь придут.
— Придут, — сказал Соломиных.
— В чернь, одно. Нам с этой властью не венчаться. Наша власть советская, хрестьянская…
Беспалых спросил:
— Думашь, самогонку даст гнать?
Селезнев опять не ответил ничего и спросил:
— Как вы-то морокуете!
Решили, что да, нужно итти в чернь.
Селезнев пошел к дверям так, словно поить лошадей — не торопясь, и у него была широкая, лошадиная спина с заметным желобком посредине. Кубдя посмотрел на него с уважением и, когда он ушел, сказал:
