– Но я только сказал, что негритянская музыка…
– Не хочу я твоего Бога, – повторяет Джонни. – Зачем ты заставляешь меня молиться Ему в твоей книжке? Я не знаю, есть ли этот самый Бог, я играю свою музыку, я делаю своего Бога, мне не надо твоих выдумок, оставь их для Махалии Джексон[27] и Папы Римского, – и ты сию же минуту уберешь эту ерунду из своей книжки.
– Ладно, если ты настаиваешь, – говорю я, чтобы что-нибудь сказать. – Во втором издании.
– Я так же одинок, как этот кот, да еще и побольше, потому что я это знаю, а он нет. Проклятый, оцарапал мне руку. Бруно, джаз – не только музыка, я – не только Джонни Картер.
– Именно так у меня и сказано, и написано, что ты иногда играешь, словно…
– Словно мне в зад иглу воткнули, – говорит Джонни, и впервые за ночь я вижу, как он свирепеет. – Слова нельзя сказать – сразу ты переводишь на свой паскудный язык. Если я играю, а тебе чудятся ангелы, я тут ни при чем. Если другие разевают рты и орут, что я достиг вершины, я тут ни при чем. И самое плохое – вот это ты совсем упустил в своей книжке, Бруно, – что я ведь ни черта не стою, вся моя игра и все хлопки публики ни черта не стоят, действительно ни черта не стоят!
Поистине трогательный прилив скромности, да еще в такой поздний час. Ох этот Джонни…
– Ну как тебе объяснить? – кричит Джонни, схватив меня за плечи и сильно тряхнув раза три («La paix!»[28] – завизжали слева из окна). – Дело не в том, музыкально это или нет, здесь другое… Вот есть же разница – мертвая Би или живая. То, что я играю, – это мертвая Би, понимаешь? А я хочу, я хочу… И потому я иногда бью свой сакс вдребезги, а публика думает, я – в белой горячке. Ну, правда, я всегда под мухой, когда так делаю, сакс-то бешеных денег стоит.
– Идем, идем. Я возьму такси и отвезу тебя в отель.
– Ты сама доброта, Бруно, – усмехается Джонни. – Мой дружок Бруно пишет в своей книжке все, что ему болтают, кроме самого главного. Я никогда не думал, что ты можешь так загибать, пока Арт не достал мне книгу. Сначала мне показалось, что ты говоришь о ком-то другом, о Ронни или о Марселе, а потом – Джонни тут, Джонни там, значит, говорится обо мне, и я спросил себя: разве это я? Там и про меня в Балтиморе, и про Бэрдлэнд, и про мою манеру игры, и все такое… Послушай, – добавляет он почти холодно, – я не дурак и понимаю, что ты написал книгу на публику. Ну и хорошо, и все, что ты говоришь о моей манере игры и чувстве джаза, – на сто процентов о'кей. Чего нам еще спорить об этой книге? Мусор в Сене, вон соломинка, плывущая мимо, – твоя книга. А я – вон та, другая соломинка, а ты – вот эта бутылка… плывет себе, качается… Бруно, я, наверное, так и умру и никогда не поймаю, не…
