Слюни дьявола - Хулио Кортасар

Черт его знает, как об этом рассказывать — от первого лица или от второго, а, может, от третьего во множественном числе, или вообще придумывать какие-нибудь невообразимые словосочетания, вроде, например, таких: «Я смотрели выходит луна» или «Нам мне страшно больно смотреть», а еще лучше так: «Ты рыжая женщина были тучами, плывшими над моими твоими нашими вашими лицами». Черт знает что.

Если садишься писать рассказ, то лучше всего сначала пойти опрокинуть стаканчик и оставить в покое свою машинку (ибо я пишу на машинке). И это вовсе не шутка. В самом деле, так лучше, потому что гвоздь моего рассказа тоже машинка (правда, иного рода — фотоаппарат «Контэкс» 1.1.2), а, надо полагать, один механизм ближе и понятнее другому механизму, чем мне, тебе, ей — рыжей женщине — и тучам. Впрочем, хватит валять дурака, я прекрасно знаю, что если уйду моя милая «Ремингтон» будет стоять, как вкопанная, на столе, застыв в том поразительном оцепенении, каким отличаются работающие механизмы, когда они не работают. А значит, мне надо садиться и писать. Кому-то из нас надо об этом написать, если это будет рассказано. Лучше взяться за дело мне, потому что я мертв, потому что меньше других во все замешан и вижу одни только тучи на небе, и могу думать, не отвлекаясь, писать, ни на что не отвлекаясь (вот наплывает еще одна сизая туча) и вспоминать, не отвлекаясь, ибо я мертв (и жив, — не стану никого вводить в заблуждение, и только жду момента, когда смогу приступить к рассказу, хотя начало, как видите, уже положено и, в конечном счете, так всегда надо начинать, когда хочешь о чем-то поведать).

Но тут, ни с того ни с сего, я спрашиваю себя, а зачем. собственно, мне об этом рассказывать? Однако может же человек спросить себя, почему он делает то или иное, или стоит ли ему пойти с кем-то поужинать (а вон и голубь пролетел и, кажется, воробей вспорхнул) или почему, когда услышишь хлесткий анекдот, у тебя так и засвербит в желудке и ты не успокоишься, пока не забежишь к приятелю в офис и не выложить ему то, что слышал… Вот тогда, наконец, приходит облегчение, успокоенность и можно вернуться к работе.

Подобное состояние души необъяснимо, а потому лучше отбросить жеманство и рассказать о том, что со мной приключилось, ибо в конце-то концов никто не задумывается над тем, как он вздыхает воздух или надевает ботинки, но стоит случиться чему-то необычайному, — когда, например, в ботинок влезет паук или при вдохе услышишь хруст битого стекла, — вот тогда потребуется выложить сослуживцам или врачу: «Ах, доктор, я не могу дышать…» Да, мне непременно надо обо всем рассказать, надо прикончить проклятый свербёж в желудке.