– Ты даже не представляешь себе, насколько ты права, – протянул он. – Но если бы ты когда-нибудь видела ее, ты могла бы понять, почему такие вещи иногда могут казаться незначительными, особенно для мужчин.
– Я… я видела ее однажды, – неохотно призналась она.
В его глазах вспыхнул странный огонек – что-то среднее между самоиронией и насмешкой.
– В таком случае мне незачем объяснять тебе это.
«Действительно, незачем, – подумала она и чуть покраснев, вспомнила длинные светлые волосы Серины, ее небесно-голубые глаза, маленький аристократический нос и безупречную фигуру в коротком обтягивающем платье с глубоким декольте. – Если к этому прибавить чистую кожу, покрытую золотистым загаром, и ослепительно белую улыбку… Неудивительно, что мужчины сходят по ней с ума».
– Понятно, – выдавила наконец она.
– Очень корректный комментарий, вполне в стиле высокопрофессионального адвоката.
– Лаклан… – Она заставила себя остановиться. Не могла же она просто сказать: «Лаклан, я беременна. Только поэтому я и спрашиваю, хотя, возможно, мне всегда было интересно, как ты ко мне относишься. Это моя вина, что все так получилось, но что же нам теперь делать?»
– Да?
– Я устала. У меня завтра тяжелый день. Вот и все.
– Другими словами, мне пора уходить? – насмешливо отозвался он.
– Я не говорила этого, но, если ты хочешь, пусть так и будет, – ее голос был холоден и спокоен. – По-моему, в данный момент мы не сильно наслаждаемся обществом друг друга, не так ли?
– Старая пословица гласит, что слишком много волнений и хорошее настроение нередко вызывают слезы перед отходом ко сну.
– Не надо пытаться воспитывать меня и говорить со мной таким покровительственным тоном, Лаклан. Я не ребенок, как твой семилетний сын. Пожалуйста, не забывай об этом, – жестко предупредила она.
– Ему уже восемь, и, насколько я помню, тебе нравилось играть с ним. Однако, – он встал и легонько поцеловал ее в лоб, – прежде, чем этот спор перерастет в грязную семейную сцену, позвольте откланяться, госпожа Монтроуз.
Несколько долгих минут он стоял в нерешительности, загадочно глядя на нее. Потом развернулся и вышел.
Она лежала в кровати. Глаза ее были сухи, но внутри бушевал настоящий шторм.
Впервые в жизни она не убрала со стола и не помыла посуду. От одной только мысли о том, что она сейчас увидит еду, особенно холодную, ее желудок мучительно сжимался. Однако не это причиняло ей столько беспокойства. Воспоминание о том, как ужасно закончился вечер, жгло ей душу каленым железом.
