На это Мадис покачал головой и сказал:
— Ишь ты, чего только не делается на свете ради красоты!
Сам-то Мадис был в новехонькой школьной форме, такой новехонькой, что, когда в автобусе повесил пиджак на «плечики», был виден ярлык с ценой, прикрепленный к подкладке.
— Ну и балда же я! — У Мадиса был смущенный вид. — Девчонки, есть у кого-нибудь с собой ножницы? Забыл дома отпороть этот ценник, так торопился!
— Мадис, у тебя новый костюм? — изумилась Труута.
— Хочешь, купи! — предложил Мадис. — Если у девчонки в августе спина голая, в сентябре у нее каплет из носа! Ах женщины — отправляетесь на товарищескую встречу, а никто не догадался взять с собой ножницы!
Мадис достал из кармана маленький ножичек и ловким движением перерезал нитку, на которой болтался ярлык.
— Мужики, оружие всегда должно быть при себе! — сказал он, закрывая ножичек. — Мало ли что может случиться, а вдруг навстречу выскочит дикий кабан или появится шпион!
Учительница Маазик вошла в автобус и пересчитала нас.
— Так, теперь, кажется, все?
— Даже больше, чем все, — ответил новый мальчик Тынис, пощипывая гитару, и кивнул головой в сторону Олава, который безуспешно пытался спрятать под сиденье свою собаку.
— Ой, Олав, ехать в гости с собакой не годится! — сказала учительница.
Олав принялся вытаскивать Леди за ошейник из автобуса. Леди грустно смотрела на него, но не очень сопротивлялась.
— Кое-кому и раньше не раз доставалось за лишние слова, — пробормотал Олав в сторону Тыниса. — Даун!
Дверки автобуса закрылись, и Леди осталась провожать нас взглядом.
— Не сердись, Олав, — сказала учительница. — Но идти с собакой в школу, да еще в чужую, действительно неприлично.
— Мх-мх, — сопел Олав. — Смотреть на такую собаку — дело чести, и не каждому такая честь положена. И всякие филателисты пусть не кашляют! — добавил он, глянув в сторону Тыниса.
Но Олав не злопамятный, поэтому, когда Тынис начал песню, задавая ритм гитарой, Олав вместе со всеми нами весело пел: «И радость, радость, радость в ду-у-ше у нас…»
Приятно и легко было ехать вот так и петь — Карила могла бы находиться и гораздо дальше, и дорога могла бы длиться вдвое дольше.
Чуть больше года назад этой же дорогой я ехала из Карилы, сидела в кузове с домашним скарбом, охваченная великим безразличием к новому дому, новой школе, новой жизни — не верилось, что хоть что-нибудь может измениться. Или все-таки надеялась?
Сегодня утром мы проехали мимо моего старого дома. Рядом с сохнущими на натянутой проволоке белыми простынями он выглядел еще более убогим и серым, чем раньше. Не знаю, кто там теперь живет: только ли старуха Альма, оставшаяся после нас в доме одна, или в нашу бывшую комнату вселилось новое семейство? И есть ли у них дети? И дразнят ли их тоже Горемыками? Белые кружевные гардины тети Альмы всегда далеко были видны, и ее красная пеларгония цвела постоянно. Тетя Альма — добрый человек, частенько она угощала меня бутербродом или жареной салакой, а однажды — в день рождения ее сына, который погиб на войне, — даже самодельным пирожным. Иногда, если мать не приходила ночью домой, тетя Альма приносила мне утром мисочку рисовой каши или холодную котлету, но чаще я приходила к ней в гости.
