— Ну, Труута превратила тебя уже в дрессированного паркетного льва?
Я попытался ей объяснить, о чем говорила Труута, хотел сказать, как мало для меня значит такая болтовня, но Пилле обиженно засмеялась деланным смехом и повернулась ко мне спиной.
Вот и говори с этими девчонками! После этого все нынешнее лето Пилле даже в мою сторону не смотрела, словно я был виноват в той истории с духами «Быть может». А ведь мы как-никак соседи по дому, можно было бы иной раз и словечком перемолвиться. Когда наш класс ходил пропалывать совхозную брюкву, Пилле нарочно взяла себе участок самый дальний от моего. Ну, а я тогда, чтобы ее позлить, сунул лягушку за воротник Лейли. Скосив глаза, я видел, как Пилле от зависти побледнела, но так ей и надо. С парнями всегда наполовину легче — сразу ясно, кто и почему твой враг, а кто друг. И хотя случается иногда выяснять между собой отношения, у парней злопамятность больше двух дней не держится…
Я подумал: «Если сидеть тут станет совсем невмоготу, может, пойти с Леди к Мадису? Но поди знай, в каком состоянии именно сейчас отец Мадиса… А главное, мой отец знает, что я дружу с Мадисом, и слишком хорошо знает, где он живет, а может быть, он уже там вместе с Каупо, и они требуют, чтобы им сказали, где я, а особенно — Леди. Уж лучше постараемся потерпеть тут…»
Где-то далеко хлопнула дверь, и Леди, поднявшись, села. Хорошо, что не залаяла!
— Даун!
Леди послушно легла.
— Молчи! — скомандовал я, хотя такой команды среди известных Леди слов нету.
Ей говорят «тубо», если что-то запрещают, «даун», если велят лечь, и «билль», если собаке надо бежать вперед или взять что-нибудь у человека. Леди может часами сидеть перед аппетитным куском мяса, если ей сказали на этот счет «тубо», и из уголков рта ее будет течь слюна, как у «собаки Павлова» на картинке, но я уверен, что, если никто не догадается сказать ей «билль», она может умереть от голода, сидя перед куском мяса…
Я напряженно прислушивался, но шагов вверх по лестнице не было слышно. Наверное, кто-то пошел на кухню или в раздевалку. Весьма вероятно, что это была наша новая уборщица, которая живет тут же, в школе, на нижнем этаже. Эта уборщица поступила к нам лишь весной, когда тетю Марту увезли в больницу. Странное дело — тетя Марта тоже была уборщицей (родители называли ее «Школьная нянечка»), но все — как учителя, так и ученики — всегда звали ее тетей Мартой. Она знала нас всех — как кого зовут, частенько вела с девчонками долгие беседы, иногда помогала кому-нибудь из мальчишек-дежурных убирать в классе, а если кто-то случайно забывал дома тапочки, тетя Марта подбирала более-менее подходящие из числа хранившихся в «шкафу забытых вещей». Тетя Марта была очень спокойной, она работала в Майметсской школе еще тогда, когда тут учился мой отец, а школа называлась неполной средней. Весной, после того как тетю Марту увезли на «скорой помощи» в больницу, мы вдруг все поняли, что она вовсе не так-то просто — топ-топ — бродила по школе, а выполняла большую работу. И хотя было вынесено решение, что на время болезни тети Марты каждый класс будет сам убирать свое помещение, а о зале и столовке позаботится тетя-повариха, началась жуткая путаница. Например, нашим «помещением» был кабинет литературы, но если последним уроком у нас была физкультура, то мы оставляли все в зале как попало, считая, что все равно тут убирает повариха, а те, у кого последний урок был в кабинете литературы, не убирали после себя там, а шли и убирали в своем классе (если шли!), и в школе вдруг скопилась масса мусора. Но тете Марте запретили работать, потому что у нее обнаружили болезнь сердца. Тогда наш директор дал в районной газете объявление, что школе требуется уборщица. Так и появилась эта новая — тетя Р
