– Почему бы нет? – процедила она тихонько. – Разве ты не пошел бы на это?
Луис посмотрел на нее, пораженный внезапной уступчивостью в ее голосе. Она улыбалась горько, но лицо ее странно оживилось. Может, она снова думает о морфии? О, она располагает еще кое-чем, она может предложить свое тело – тренированное, гибкое тело Дианы, которое мужчины когда-то, наверное, боготворили и которое сейчас пожелал некий мерзавец.
– Да, почему бы нет? – подтвердил Луис.
Взгляды их встретились, взгляды, закрепившие молчаливое согласие, если злобную радость, с какой Луис готовился нанести ей последний удар, можно было назвать согласием.
– А после ты дашь мне морфий? – спросила она.
Еще раз она выказывала свой бешеный нрав: вопрос был задан не из недоверия – она еще раз хотела подчеркнуть свое презрение к Луису, свою неуязвимость даже в грязи падения. И она продолжала с оскорбительным равнодушием, точно все, что произойдет, ничуть ее не трогало:
– Ты – законченный мерзавец!.. Теперь мне понятно, почему ты запросил такую фантастическую сумму. Ты умеешь пользоваться случаем! Ты не лишен такта. И подлости тоже! Видимо, кокотки тебе приелись. Давно ли у тебя появилась склонность к женщинам не твоего кабацкого круга?
Она стала снимать туфли, но Луис остановил ее движением руки. Она посмотрела на него тревожно, почти умоляюще, словно почти добытый морфий оказался миражем, таявшим у нее на глазах. Он спокойно вынул пакет из кармана и бросил его ей. Потом презрительно улыбнулся и сказал равнодушно:
– Ты мне не нравишься!
И пошел к двери, но крик, пронзительный, истерический вопль заставил его обернуться. С искаженным лицом, обезумев от гнева, она вскочила с постели, держа морфий в руке. Она ударила его пакетом по лицу, яростно крича:
– Негодяй! Пес из притонов! Я расплачиваюсь всем, но я не принимаю подарков… Понял? Убирайся со своим товаром!
Она была похожа на пантеру. В первый раз Луис увидел, как более мощная сила – дьявольская гордость – побеждает в этой женщине страсть к морфию. Луис нагнулся и поднял пакет. Когда он выпрямился, ее лицо уже застыло в мрачной неподвижности. Зеленые глаза, все еще налитые кровью, напряженно смотрели в пространство, но ярость в них угасла, остались холод и тоска. Луис положил пакет в карман и вышел. Он знал, что без морфия она через сутки сойдет с ума. И внутренний безжалостный голос шепнул ему: «Пусть сходит!..»
Он вышел из отеля и направился по Маркес-де-Куба к Гран-Виа с намерением посидеть в «Молинеро». Несмотря на ранний час и жару, кафе было полно. Он заказал коньяк и, пока неприятный осадок от недавней сцены таял в легком алкогольном дурмане, принялся рассеянно наблюдать толпу. Даже в этот нестерпимый июльский зной мужчины были в крахмальных воротничках и перчатках; женщины, черноволосые, с золотисто-смуглыми лицами и ярко накрашенными губами, лениво посасывали лимонад и обмахивались веерами. Луис невольно сравнил яркость и безмятежность этих женщин с призрачной бледностью и истерией англичанки из отеля. Он вообразил ту женщину среди испанок – точно стальной клинок в букете пестрых безобидных вееров. Сейчас он думал о ней с тревожной смесью любопытства, отвращения и угрызений совести. Он старался определить, что именно могло так безвозвратно толкнуть ее к пороку: снобизм, безделье или что-нибудь еще, какая-нибудь мрачная тайна. Что она станет делать без морфия? Луис мог предсказать с полной уверенностью, что завтра у нее будет припадок – буйное помешательство, которое перепугает мирных постояльцев отеля и кончится для нее клиникой. Он очень хорошо знал, что в этой стадии морфинизм неизлечим и что единственно возможное – это новыми дозами отдалить безумие и самоубийство. Надо вернуться и дать ей пакет. Несмотря на свой бешеный характер, она в конце концов его примет.
