В этом заключается одна из причин, по которым политическое программирование рабочего Я почти во всем мире не удалось в том смысле, который предполагался идеологами. Само собой разумеется, что рабочее движение — там, где оно обретало силу,— вело борьбу за повышение заработной платы, за социальные гарантии, за шанс участвовать в управлении производством, за перераспределение богатств. Однако никакой идеологии до сих пор так и не удалось внушить ему действительной политической воли к власти. Аполитичный реализм не позволял обмануть себя так легко. Великая политизация масс происходила либо в результате войн, либо под воздействием фашизоидно-театральной массовой режиссуры. Доказательством тому может служить тот факт, что люди почти нигде не испытывают столь сильного отвращения к политике, как в так называемых социалистических странах, где официально считается, что рабочее Я стоит у руля власти. Они повсюду воспринимают партийную риторику как обязательные заклинания, как пустую болтовню или как пародию на выражение их действительных желаний — побольше благосостояния, поменьше наиболее жестких форм
принуждения к труду, побольше либерализма. Величайшая ирония современной истории состоит в том, что никакой западный пролетариат не был способен провести всеобщие забастовки столь спонтанно и дисциплинированно, как это сделали социалистические поляки в 1980 году, и их стачки выражали как раз не волю к власти, а волю к уменьшению страданий, причиняемых властью. Таков был урок пролетарского реализма — забастовка против политики и против идеологии, требующих бесконечных жертв.
Разумеется, этот урок имел свою предысторию. В рабочем движении XIX века соперничали два течения, которые основывались на противоположных видах реализма пролетарского сознания — марксизм и анархизм. Марксизм проектирует наиболее последовательную стратегию социалистической воли к власти как воли к государственному управлению; он додумывается даже до «обязанности взять власть», существующей до тех пор, пока реализм требует признавать необходимость существования государств и государственной политики. Анархизм, напротив, с самого начала борется против государства и политической машины власти как таковой. Социал-демократическое, а позднее — коммунистическое течение пребывало в убеждении, что «завоевание хлеба» (Кропоткин), о котором говорили анархисты, может произойти только путем обретения власти в государстве и в экономике. Представители этих течений полагали, что перераспределить социальное богатство в свою пользу «производители» могут, только выступая правителями государства,— обходным путем, через государство. Ни один из великих коммунистических теоретиков и политиков не проявил достаточного реализма, чтобы предвидеть, что при этом дело, вероятно, дойдет до эксплуатации трудящихся государственными и военными агентами. Анархизм, напротив, считал оправданной потребность покончить с политикой и перейти к самоопределению, активно сопротивляясь требованию создать пролетарское государство: бог мой, еще одно государство, снова государство!
