глубокий, как пропасть,— ведь глубина пропасти лучше всех видна тому, кто повис над ней и заглянул в нее.
Должно быть, о чем-то подобном смутно догадывался Фрейд, которому принадлежит часто цитируемый афоризм о «трех болезненных переживаниях», которые доставило самочувствию человека развитие познания в Новое время: коперниканский переворот, лишивший Землю положения в центре Вселенной; дарвиновское учение о происхождении видов, которое включило человека в цепь видов животных и зафиксировало его наводящее на тревожные размышления родство с обезьянами; и наконец, психоанализ, который вдребезги разбил наивное мнение о том, что каждое Я должно лучше всех знать само себя — благодаря непосредственной близости. Отныне обнаружилось, что каждый — не ближний, а наиболее дальний для себя самого. Под всякой рациональностью, под всяким сознанием простирается обширная зона иррациональности и бессознательного программирования, которая сплошь и рядом вмешивается, привнося ошибки, в сознательное говорение и действие. Необычайная ирония содержится во фрейдовском понятии «рационализации»: званием Ratio теперь наделяются те надуманные объяснения и псевдо-обоснования, с помощью которых сознание подправляет и ретуширует свои самообманы. Рациональное выступает как завеса, призванная скрывать индивидуальную и коллективную иррациональность.
Дальнейшее развитие событий, в особенности переход глубинно-психологического исследования от гипнотического подхода к толкованию сновидений и последующее расхождение психоаналитических школ, сегодня хорошо известно. Фрейд назвал своим via regia, царским путем к бессознательному сновидение. Он развил «технику чтения» его, которая позднее стала применяться при исследовании многих иных проявлений, будь то невротические симптомы, сексуальные нарушения или художественное творчество. И такие явления, как юмор и шутка, выбор партнера и жизненные неудачи, теперь оказались включенными в систему связей, структурированную бессознательным. Диапазон этих динамических толкований — от психопатологии до повседневных культурных феноменов — демонстрирует всю широту диапазона этой критики. Посрамленная «прозрачность» вынуждена была смиряться с тем, что теперь за всеми возможными фактами сознания вскрываются бессознательные динамические правила действия, которые причастны к формированию их образа. Буржуазному (равно как и пролетарскому) идеализму оставалось с горечью заметить, что психоанализ желает «посягнуть» на душу художника и на художественное произведение. Рассуждения о том, что в лирике Гете отражается психодинамика запутанных отношений с матерью, кажутся представителям идеализма страшнее большевизма. Впрочем, и большевики видели в возможности покопаться за фасадом сознания всего лишь последний вопль буржуазного декаданса.
