если позволительно будет столь аллегорически выразиться о ней — в первую очередь не чувствует никакого желания предоставить просветителям право говорить вместе с собой. С незапамятных времен для всего человеческого восприятия старое считается истинным, а новое — сомнительным. Это «архаическое» чувство истины должно быть подавлено Просвещением прежде, чем новое покажется нам истинным. Раньше считалось само собой разумеющимся, что политические и духовные властвующие силы объединяются в консервативный фронт, который отвергает все нововведения. Там, где происходили духовные реформы (я имею в виду прежде всего монашеские движения Средневековья и религиозные перевороты XVI века), они понимали себя как «консервативные революции», которые повиновались стремлению вернуться к истокам. Наконец, некоторую третью — после властвующих сил и традиций — инстанцию, мешающую прислушаться к призывам в духе просветительских новаций, являют собой всегда до отказа забитые всякой всячиной головы людей. Они встречают Просвещение сопротивлением инертных привычек и тщательно оберегаемых воззрений, которые оккупировали все пространство сознания и которые только в исключительных ситуациях можно заставить услышать другой разум, отличный от традиционного. Но сосуд знания не может быть заполнен дважды. Просветительская критика видит во всем, что «уже наличествует» в головах, своего исконного внутреннего врага; она дает ему свое презрительное название —
предрассудки.Полемика на три фронта: критика власти, борьба с традициями и атака на предрассудки — представляет традиционный образ Просвещения. Все три фронта — это поля сражений с противниками, не желающими диалога. Просвещение намерено говорить с ними о вещах, о которых власти и традиции предпочитают молчать: разум, справедливость, равенство, свобода, истина, исследование. Молчание лучше гарантирует сохранение существующего положения. Разговор может завести далеко, к непредсказуемому будущему. Просвещение идет на этот диалог почти с голыми руками, вооружившись только хрупким предложением свободно соглашаться с тем аргументом, который окажется лучше. Если бы оно могло добиваться своего силой, оно было бы не Просвещением, а способом разнообразить несвободное сознание. Итак, что же остается делать, если обычно люди руководствуются правилами, установленными отнюдь не на «разумных» основаниях?
Просвещение пытается выжать из этой ситуации максимум возможного. Так как ему все дается с боем, оно почти с самого начала наряду с мирным приглашением к диалогу занимает вторую, воинствующую позицию. Ему наносят удары, следовательно, оно должно отвечать ударом на удар. Иной обмен ударами продолжается столь длительное время, что было бы бессмысленно задаваться вопросом, когда он начался. История критики идеологий представляет собой по большей части историю этого второго полемического жеста — историю великого ответного удара. Такая критика — как
