Критика цинического разума | страница 11



Европейский невроз предполагает представление о счастье как цели и о напряженном труде ума как пути к ее достижению. От гнета этого невроза нужно избавиться. Ради того хорошего, от кото­рого так легко уходят, вовлекаясь в процесс развития, необходимо покончить с критической страстью к улучшению. Ирония состоит в том, что цель критического усилия — достижение самого непри­нужденного и естественного расслабления.

Незадолго до смерти Адорно в лекционном зале Франкфуртско­го университета произошла сцена, которая может послужить ключом к предпринятому здесь анализу цинизма. Философ как раз намеревал­ся начать свою лекцию, когда группа демонстрантов преградила ему путь на кафедру. Нечто подобное в 1969 году было в порядке вещей. В данном случае, однако, кое-что заставляет нас подольше задержать взгляд на этой сцене. Среди тех, кто преградил дорогу мыслителю, обращали на себя внимание студентки, которые в знак протеста обна­жили перед ним свои груди. На одной стороне была плоть, которая занималась «критикой», на другой — горько разочарованный чело­век, без которого вряд ли кто-либо из присутствовавших узнал бы, что такое критика — цинизм в действии. Философа лишило права голоса не голое насилие, а насилие голого . Правое и неправое, истин­ное и неистинное в этой сцене смешались и спутались именно таким образом, который вполне типичен для цинизма. Цинизм осмелива­ется выступать с голыми истинами, которые — в том виде, в кото­ром они преподносятся,— содержат в себе нечто неистинное.

Там, где покровы конститутивны для культуры, там, где жизнь в обществе подвержена принуждению ко лжи, в действительном высказывании истины проявляется агрессивный момент, нежелатель­ное обнажение. Однако стремление к срыванию покровов в конце концов оказывается сильнее. Только полная обнаженность и несокрытость вещей освобождают нас от вынужденного недоверчивого под­чинения. Желать «голой истины» — это мотив отчаявшейся чув­ственности, которая хочет сорвать покровы конвенций, лжи, абст­ракций и засекречивания, чтобы добраться до самой вещи, до сути дела. Этот мотив я и хочу исследовать. Смесь из цинизма, сексизма, «деловитого реализма» и психологизма формирует настроение, господствующее в надстройке Запада,— настроение сумерек, бла­гоприятствующих совам и философии.

Основываясь на своих побуждениях, я обнаруживаю детское благоговение перед тем, что называлось философией в греческом смысле, причиной чему отчасти, впрочем, была семейная традиция почитания ее. Часто моя бабушка, дочь учителя из семьи идеалис­тов, с гордостью и почтением объявляла мне, что «Критику чистого разума» написал не кто иной, как Кант, а «Мир как воля и пред­ставление» принадлежит перу Шопенгауэра. И вероятно, в мире су­ществуют другие такие магические книги, которые нельзя читать, потому что они слишком трудны, но которыми надо все же восхи­щаться издали, как чем-то грандиозным.