Критика цинического разума | страница 10
В мифе о корсаре заслуживает одобрения элемент наступательности, атаки. Сомнительной и внушающей опасения была бы только иллюзия, что интеллект имеет свою основу в схватке как таковой, в схватке ради самой схватки. На самом деле Пазолини отнюдь не победитель, он изранен и побежден, как и Адорно. То, что открывает ему глаза и позволяет критически видеть мир,— это страдание-априори, делающее столь трудными даже самые простые в жизни вещи. Великой критики не бывает, если у критика нет великого изъяна. Все это были тяжелораненые от культуры, те, кто с огромными усилиями, найдя для себя какой-нибудь целительный бальзам, продолжал вертеть колесо критики. Известное свое сочинение Адорно посвятил Генриху Гейне — «Рана Гейне». Она, рана — и ни что иное! — зияет в каждой сколько-нибудь значительной критике. С великими достижениями современной критики повсюду соседствуют зияющие раны: рана Руссо, рана Шеллинга, рана Гейне, рана Маркса, рана Кьеркегора, рана Ницше, рана Шпенглера, рана Хайдеггера, рана Теодора Лессинга, рана Фрейда, рана Адорно. Из самостоятельно изобретенных бальзамов для лечения великих ран возникают разновидности критики, которые служат для эпох копилками опыта самопознания. Каждая критика — это новаторство в страдании, вызванном эпохой, и пример показательного лечения.
Я лишен амбициозного желания попасть в число страдальцев из этого достойного лазарета критических теорий. Пришло время для новой критики темпераментов. Там, где Просвещение выступает в роли «печальной науки», оно невольно способствует меланхолическому оцепенению. Критика цинического разума поэтому сулит, скорее, веселую работу, при которой с самого начала ясно, что она не столько работа, сколько отдых от нее.
Мотив:
Нам укажут: обоснование чересчур продуманное и тщательное, чтобы быть совершенно правдивым. Я вынужден смириться с тем, что может возникнуть впечатление, будто речь идет о попытке спасти «Просвещение» и Критическую Теорию; парадоксальность избираемой мной методы спасения поспособствует тому, чтобы первое впечатление не осталось единственным.
Если поначалу покажется, что Просвещение неизбежно заканчивается циническим разочарованием, то вскоре лист будет перевернут, и исследование цинизма станет обоснованием славной свободы от иллюзий. Просвещение всегда было разочарованием — в позитивном смысле этого слова, разочарованием как освобождением от чар, и чем больше оно прогрессирует, тем ближе момент, когда разум заставит нас сделать попытку утверждения чего-то. Философия, исходящая из духа «Да», включает также и «Да» по отношению к «Нет». Это — не цинический позитивизм, не «одобрительно-принимающее» умонастроение. «Да», которое я имею в виду — это не «Да» побежденного. Если в нем есть что-то от повиновения, то от единственного повиновения, на которое способен просвещенный человек,— от повиновения своему собственному опыту и познанию.