— А ты знаешь его?
— Ну не то чтобы очень хорошо, — сказала Рина. — Просто мы учились в одном классе.
— Да ладно, не скромничай, — хихикнула третья.
— Триш, не болтай ерунды. Рине сейчас не до шуток.
— У него никогда раньше не случалось замыканий. Он ведь не вундеркинд. Никто такого не ожидал.
— А когда он был зачат?
— Не знаю, — сказала Рина. — Мы все примерно одного возраста, плюс минус два месяца. Смоделированы в один год, питались одинаковыми добавками. Если дело в генотипе, в добавках…
— Я слышала, было уже пять таких случаев.
— Я тоже.
— В нашей школе такое если и случалось, то только с вундеркиндами, сказала Рина. — И никто из них не умирал.
Летиция отступила в темноту, зажимая рукой рот. Так значит, Локвуд умер!
В какой-то момент у нее появилась безумная мысль выйти из-за кулис, подойти к креслам и сказать этим трем подружкам, что ей тоже очень жаль Локвуда. Но она тут же опомнилась — все поймут, что она подслушивала чужой разговор.
В голосах девочек слышался страх.
Утром в аудитории для занятий по медицине Брант сообщил им, что Джон Локвуд умер от сердечного приступа. Летиция интуитивно почувствовала, что он чего-то недоговаривает. Потом зачитали короткий некролог. Студентам, которым могла понадобиться консультация у психоаналитика, отвели для этого специальное время.
За весь день ни Брант, ни кто-либо другой из ПД ни разу не употребил слово «замыкание». Летиция попыталась исследовать этот вопрос, но ее модулятор давал доступ к очень немногим библиотечным материалам на эту тему. В конце концов Летиция решила, что она просто не знает, где искать. Трудно было поверить, что никто не знает истинной причины происходящего.
На следующую ночь ей опять привиделся сон, еще более яркий, и Летиция проснулась в холодном поту, ее била дрожь. Она стояла перед толпой, но не могла различить ни одного лица, потому что сама была освещена, а толпа погружена в темноту. В этом сне она ощутила себя счастливой до изнеможения. Это был какой-то особый сплав грусти и веселья — ничего подобного наяву она не испытывала. Она любила, но не знала, кого именно. Знала только, что не толпу, не отдельного человека из этой толпы, не кого-то из их семьи и даже не себя саму.
Она сидела на кровати, обхватив руками колени, стараясь понять, спят ли остальные. И ей показалось, что лишь теперь, когда ожил каждый ее нерв, она в первый раз по-настоящему бодрствует. Боясь, что кто-то нарушит ее уединение, она тихонько выскользнула в коридор и на цыпочках прошла в мамину комнату для шитья. И там, подойдя к высокому зеркалу на подвижной раме, посмотрела на себя совершенно другими глазами.
