«Я хочу в Грецию. Там я хочу жить. Просто поразительно, что существует такой великолепный язык! Не знаю, что скажут другие, но мне кажется, что Греции предстоит большая будущность и недалек уже тот день, когда греческое знамя будет развеваться над Айя-Софией….[34] Удивительно, что Греция, триста лет просуществовавшая под турецким владычеством, сохранила свой язык!»
«Грекофильство» Шлимана не было случайностью. Политические интересы привлекали в то время внимание русского общества к Греции. Едва не примкнувшая к России во время Крымской войны, Греция была принуждена заявить о своем нейтралитете после того, как союзные войска оккупировали Пирей (Пирей — гавань Афин). Окончание войны вовсе не означало окончания борьбы между империалистическими странами за влияние на Ближнем Востоке и в Южной Европе. Освободившуюся от турецкого владычества Грецию старались прибрать к рукам и Англия, и Германия, и Россия. В связи с этим в русской печати особенно много писали о Греции, всячески разжигая противотурецкие настроения. Шлиман, сын лютеранского пастора, убежденный атеист и американский гражданин, весьма мало беспокоился о том, будет ли водружен на Айя-Софии православный крест. Но общее увлечение Грецией в некоторых своих проявлениях (весьма, конечно, далеких от официальной царской политики) повторяло благородные стремления филэллинов[35] двадцатых годов. И это увлечение, злободневное по своей сути, отразилось на Шлимане в форме глубокого интереса к народу Греции, к его языку и истории культуры. Для Шлимана Константинополь был древним греческим городом, и он считал справедливым возвращение Греции византийской столицы.
Деятельная натура Шлимана не могла ограничиться пассивным изучением языков. Торговля чаем и индиго была уже бесконечно далека от его интересов. А наука, настоящая научная работа, была еще совершенно недоступна. Откровенно говоря, Шлиман даже не знал, что должен делать ученый. Об археологии и философии говорит он в своих «ученических» тетрадях так, будто между ними нет различия: они еще одинаково чужды ему.
Но старое, знакомое беспокойство толкает его, говорит: ищи! И он покидает Петербург.
Биографы Шлимана хотят найти продуманный замысел в маршруте его первого большого путешествия: Швеция, Дания, Германия, Швейцария, Италия, Египет, Палестина, Сирия. В самом деле, именно в работах шведских и датских ученых археология начинала в то время приобретать черты подлинной науки. Памятники доисторических времен в Скандинавских странах встречались всюду: сооруженные из огромных каменных глыб кромлехи и дольмены
