— Ты бы хоть при нас-то разговаривал по-человечески, — презрительно оборвал Ишина Сторожев. — Ныне такими словами разве что старухи темные выражаются.
— Поучи меня, сделай божецкую милость, — Иван Егорович отвесил Сторожеву поясной поклон. — Научи серого говорить по-расейски. Ты помалкивай! — вдруг рассвирепел он. — Я с любым профессором могу объясниться так, что друг друга с полслова поймем. Образованный! Меня, брат, так жизнью терло, что язык на все случаи отточен.
— Будет вам, — остановил их Токмаков, глядя на Ишина холодным взглядом из черных, глубоких, как у мертвеца, глазных впадин. — Бахвалыцик!
— И-ии-хи-хи! — вдруг раскатился Трубка почему-то тоненько-тоненько, по-бабьи.
Антонов дернул плечами. Трубка мгновенно замолк.
— Все вы, Сторожев, воистину волки, — резко заговорил Токмаков. — И каждый из вас в особинку хочет сожрать барана. Беднота!.. Понимаешь ли ты, что с нами будет, если мы ее не настропалим против большевиков?
— Ее застращать можно, — коротко бросил Сторожев.
— На время, — сказал Токмаков.
— На то время, которое нам понадобится, хотя бы, — вставил Антонов.
— Н-да! — Плужников провел рукой по реденьким пегим усам — как и все в штабе, кроме Антонова, он отпускал их по-казацки вниз. — Кто ж знает, милки, сколь много нам понадобится времени, — это раз. И далее выскажусь. Можно застращать сотню, тысячу, а как всех застращаешь? Их немало, голубчики, половина на селе.
Антонов почесал за воротом гимнастерки и промолчал.
— Мы их кнутом, а большевики — пряничком, — хмуро заметил Ишин. — Ох, жрать охота! А наши спорщики, видать, до ночи не кончат.
Абрашка взял ложку, облизнул ее, потом для верности вытер о засаленные, потерявшие первоначальный цвет широченные, как паруса, галифе и поставил перед Ишиным котелок. Иван Егорович откровенно наслаждался едой, щурил масленые глаза и строил какие-то знаки Трубке. Тот отрицательно махал кургузой головкой с редкими черными волосами.
— Вот и верно сказал Иван Егорыч, — продолжал задумчиво Плужников. — Мы кнутиком, они пряничком. Что слаще — все знают. Да и мы тоже. Нет, это не то, не то, братики.
— Только страхом, — жестко повторил Сторожев свою мысль.
Антонов резко поднялся.
— Канитель одна, ни до чего вы не договоритесь. А ларчик-то просто открывается, вы, спорщики! Беднота до тех пор за большевиков, пока не понахапает земли и всякого добришка на дармовщинку. Мало-мальски оправится — и нет бедноты. Все они в одну масть: бедняк хочет в середняки вылезти, середняк лезет…
