— Эти ваши «материалы»… Их предполагается сбросить с моих самолетов?
— Да. В специальных контейнерах, которые можно будет разместить в бомболюках. Я уже договорился с авиатехниками из группы обслуживания о внесении необходимых изменений в конструкцию.
— А как насчет экипажа, доктор Танака? Моим людям на борту ничего не угрожает?
— Абсолютно, — солгал ученый, не дрогнув ни жилочкой на непроницаемом лице.
Огава ему не поверил, но обострять не стал, рассудив, что столкновение с американскими противолодочными кораблями несет куда большую опасность его субмарине и команде, чем какой бы то ни было груз на борту. Он попытался выжать из Танаки хотя бы толику дополнительной информации, но уклончивый военврач мало что добавил к уже имевшимся в распоряжении Огавы фактам. Как только разговор касался загадочного нового оружия, он сразу замыкался в себе или отделывался общими фразами. Было в его облике и манере поведения что-то зловещее, отчего капитан постоянно чувствовал себя не в своей тарелке. Постаравшись побыстрее покончить с традиционным совместным чаепитием, Огава с облегчением отпустил ученого. Позже, сидя один в опустевшей каюте, он мысленно проклял командование флота за выбор именно его корабля для выполнения предстоящей миссии. От такого задания капитан предпочел бы отказаться.
* * *
По мере удаления от японских берегов и отклонения к более высоким широтам на пути подлодки попадалось все меньше торговых судов и рыбачьих лодок. Следующие двенадцать дней и ночей на борту сохранялся привычный походный распорядок. Продолжая следовать курсом норд-ост, И-403 днем ползла в погруженном положении, а ночью поднималась на поверхность, наверстывая упущенное за счет более высокой скорости. В пустынных северных водах Тихого океана вероятность быть замеченными с одного из боевых кораблей или самолетов союзников минимальна, но Огава не хотел рисковать и все светлое время суток вел свой корабль под водой. Пребывая большую часть времени погруженной, субмарина к концу дня превращалась изнутри в раскаленную топку. От работающих двигателей становилось неимоверно жарко, температура превышала девяносто градусов,[2] дышать горячим спертым воздухом было тяжело. Поэтому нет ничего удивительного в том, что весь экипаж с нетерпением ожидал наступления вечерних сумерек, когда корабль всплывет, люки откроются и в затхлые, провонявшие потом отсеки хлынут потоки холодного, свежего, насыщенного морской влагой воздуха.
