Временами мне еще приходилось бороться со своей несдержанностью. Какое-то время я ехал «благоразумно», а потом срывался, не в силах сдержать себя. У меня просто в голове не укладывалось, как такое может быть, что для того, чтобы победить в гонке, сначала нужно ехать помедленнее. Мне потребовалось некоторое время, чтобы примириться с идеей о том, что быть терпеливым — это не значит быть слабым и что мыслить стратегически в гонке не значит выкладываться не на все сто.
За неделю до отправления на чемпионат мира я совершил ту же типичную для себя ошибку на чемпионате Цюриха и вымотал себя прежде, чем наступил критический момент гонки. Опять я не попал даже в двадцатку лучших. Оч тогда имел все основания излить на меня все свое раздражение; но вместо этого задержался на два дня в Цюрихе и, сев на велосипед, поехал на тренировку вместе со мной. Он был уверен, что я мог бы выиграть чемпионат мира в Осло — но только если буду благоразумен.
— Единственное, что тебе нужно, — сказал он мне в ходе нашей совместной тренировки, — ждать. Просто ждать. Двух-трех последних кругов тебе для отрыва хватит. Дернись раньше — и ты потеряешь все шансы на победу. Но на этих последних кругах можешь атаковать в любое время, когда захочешь.
На чемпионате мира ординарных велосипедистов нет. Мне противостояли великие гонщики, находившиеся в пике своей формы, и главным фаворитом считался Мигель Индурайн, который незадолго перед этим одержал свою третью победу в «Тур де Франс». Если я собрался победить, то должен был нарушить исторические традиции. Никто в 21 год мировым чемпионом в велоспорте еще не становился.
За несколько дней перед гонкой я снова позвонил матери и попросил ее приехать и побыть со мной. Она всегда была для меня источником уверенности в себе. Кроме того, я хотел, чтобы она увидела меня в такой престижной компании. Она взяла отпуск и, прилетев, поселилась со мной в одном номере.
Она заботилась обо мне как в прежние годы. Стирала мои вещи, кормила меня, отвечала на телефонные звонки и обеспечивала необходимый покой. Мне не приходилось говорить с ней о сложностях спортивной борьбы и о своих переживаниях — она все понимала без слов. Чем ближе становился день старта, тем немногословнее я становился. Я замыкался в себе, мысленно планируя гонку. Мама читала при свете настольной лампы, а я смотрел в потолок или дремал.
Наконец день гонки наступил — и, когда я проснулся, шел дождь. Открыв глаза, я увидел капли на оконном стекле. Проклятый, ненавистный дождь, который так измучил и опозорил меня в Сан-Себастьяне.
