Последняя фраза произнесена была с таким чувством, что взоры всех невольно обратились на Николая Тургенева.
А он тихо, с большим внутренним жаром продолжал говорить об ужасном состоянии крепостного крестьянства. Возвратясь недавно из поездки в Симбирскую губернию, он приводил живые примеры жестокого, бесчеловечного произвола помещиков. Многие заставляют своих крепостных работать на барщине по пять дней в неделю. Всюду нищета, всюду стоны. Торговля людьми — обычное явление. Да что говорить о других помещиках! Собственный дядя, считавший себя гуманным человеком, не стыдится продавать девок в чужие селения!
— Мне постоянно, — продолжал с душевной болью Николай Иванович, — вспоминаются слова Радищева: «Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвлена стала…» Да, господа, я теперь более нежели когда-либо ненавижу всю гнусность рабства… У меня беспрестанно в голове наша деревня, участь крестьян и печальное положение России. Меня гнетет мысль, что нам долго еще жить под деспотизмом, и я при жизни не увижу мое отечество свободным.
Тургенев замолк, грустно склонив голову. Вигель, беспокойно повернувшись в кресле, опять, не утерпев, вставил:
— Однако ж, позвольте вам напомнить, не все придерживаются ваших взглядов и не все видят благо в желательных для вас переменах…
— Что и говорить! Аракчееву, наверное, перемены не нужны! — сверкнув глазами, крикнул возбужденно Пушкин.
— Но каждый истинный сын отечества, — поддержал его Чаадаев, — никогда не перестанет помышлять о лучшем его устройстве!
— Нельзя терпеть, — вмешался пылко Никита Муравьев, — чтоб произвол одного человека был основанием правления. Нельзя, чтобы все права были на одной стороне, а все обязанности на другой.
В столовой сразу завязался шумный, горячий, острый спор.
В те дни ожидали с часу на час возвращения в столицу с Аахенского конгресса императора Александра. Никто еще не знал о решениях этого реакционного конгресса, зато многим была памятна варшавская речь императора, обещавшего ввести в своей стране конституционное устройство. Может быть, теперь, возвратясь из долгой поездки, царь сдержит свое слово? Умеренные арзамасцы, пытаясь утишить страсти, попробовали привести этот довод и лишь подлили масла в огонь. Молодые вольнодумцы в благие намерения царя давно не верили.
— Бессмысленные надежды! Пустые мечтания!
— Никогда того не бывало, чтоб цари сами отказывались от своих прав!
Пушкин с пылающим лицом вскочил со своего места, поднял руку:
