Дэрк увидел, что она была крайне озабочена, почти испугана и, поворачивая фотоаппарат в руках, искала повреждения. Возможно, он был взят ею в редакции и был очень дорогой. Только после того, как она убедилась, что тяжелая камера цела, она приподняла полу юбки из шотландской ткани и осмотрела кровавое пятно: шлаком был порван чулок и повреждено колено.
— Ох, — сказала она. И затем более глухо, как будто под влиянием поздно пришедшей мысли: — Проклятие!
Дэрк, не показывая виду, что его позабавило такое нерешительное богохульство, шагнул ей навстречу.
— Как скверно получилось. Разрешите помочь вам. Позвольте вашу камеру, и давайте отойдем отсюда.
Остатки страха покинули ее, и взгляд, который она подарила ему, прямой и ясный, ее огромные глаза выделялись на небольшом лице с острыми чертами. Спокойствие неожиданно вернулось к ней. Она была маленькой, домашней, с веснушками на носу и слишком большими глазами, когда он впервые увидел ее. Теперь ее нельзя было назвать хорошенькой, но лицо ее было способно обратить на себя внимание мужчины и заставить взглянуть снова. На нем все еще виднелись следы веснушек, рот был подвижный, улыбка добродушная. Тяжелое теплое пальто скрывало фигуру, но выглядывавшие из-под полы ноги были изящны, а кисти рук слишком хрупки, чтобы удерживать такую тяжелую камеру. Ее мать, слегка легкомысленная американка, как он помнил, также была маленькой и изящной женщиной.
Она не позволила ему взять у нее камеру, однако оперлась о предложенную руку, сделала, хромая, несколько шагов, пока не заставила себя идти твердо.
— Все в порядке, — сказала она. — Я должна прямо сейчас отнести эти пленки в газету. — Ее произношение было чисто американским. В нем не осталось следов ни английского, ни языка африкаанс.
— Разрешите мне проводить вас, — сказал он. — Мы можем поймать такси на соседней улице. Разве вы дойдете пешком так далеко?
— Я могу идти, — уверенно сказала она и снова с удивлением посмотрела на него. Ее карие с крапинками глаза мучительно искали ответа на вопрос: «Я знаю вас? Я вас уже где-то видела, правда?»
Они достигли тротуара, и он, подняв палец, остановил такси и открыл дверцу. Девушка только на мгновение заколебалась, но затем села в машину. В машине она очень осторожно прикоснулась носовым платком к пораненному колену, затем сняла свой ужасный берет и провела рукой по коротко остриженным волосам. Он снова посмотрел на нее. Странно, что он помнил ее глаза и забыл ее волосы. Они были светлые, золотисто-каштановые. Они были короче, чем ему нравилось. «Надо будет убедить ее отрастить их, — подумал он, — если мне суждено оказать влияние на ее жизнь».
