Тоня составила примерную наметку, переписала начисто таблицы и побежала к Ивану Саввичу. Председатель не стал вникать в цифры, но Тоню похвалил:
— Аккуратно написано. Снеси в контору, положи в папку. Ленька пускай обложку разрисует. Начальству будем показывать.
Однако Тоня настояла, чтобы наметки плана обсудили на правлении. Но и правленцы не проявили к плану никакого интереса. Только Евсей Евсеевич, взглянув на широкие ведомости, сказал: «Вон она куда подевалась, бумага-то».
Разговор о плане быстро съехал на текущие дела, на корма, на пастьбу, и правленцы, порешив на будущую весну не нанимать пастуха, разошлись по домам.
В конторе остались только Тоня и Иван Саввич.
— Хоть бы решение приняли, — сказала Тоня печально.
— Ой! — спохватился Иван Саввич. — И верно, позабыли… — Он взглянул на Тоню, подошел к ней и погладил по голове, как ребенка. — Эх ты, горе мое… Тебя коровушки ждут, а ты сложением-вычитанием занимаешься… Что ты ни пиши, а в районе все одно против каждой твоей цифры галочку поставят. Это не наше дело. Наши планы в районе вершат. А наше дело — выполнять…
— Тогда так, — сказала Тоня, — разрешите мне хоть на своем участке действовать в соответствии с планом. Надо заняться улучшением пастбищ, разбить их на загоны…
— Что ж, действуй, — разрешил Иван Саввич. — На это ничего плохого, кроме хорошего, никто тебе не скажет,
И Тоня начала действовать.
Как-то утром, отправившись на пастбище, лежащее вдоль берега Казанки, она увидела Матвея. Он сидел на тракторе и кричал кому-то, кого не было видно: «Давай, давай! Дыми больше! Сыпь прямо в реку!»
Тоня подошла ближе. По заливному лугу ходил Уткин с лукошком. Растопырив, как при косьбе, ноги, маленький кряжистый старичок переступал по траве и молодыми широкими размахами длинной руки бросал в траву грязновато-серый порошок сульфата аммония.
«Зачем он там разбрасывает? — удивилась Тоня. — Этак чего доброго он действительно удобрение в воду начнет кидать».
Она подбежала к нему, спросила, чем он занимается. Уткин остановился и взглянул на нее добрыми ко всем, старчески-мутноватыми, словно намыленными, глазами.
— Не знаю, — ответил он. — Вот поставили на работу…
Он был совсем старенький. Борода его, когда-то рыжая, давно побелела, а теперь стала желтеть возле рта.
— Сколько вам лет, Федор Петрович? — спросила Тоня.
— Семьдесят пять или семьдесят два. Вот так вот.
— Вы понимаете, что это за работа?
— Кто ее знает… Значит, надо, раз поставили… Видно, для уничтожения вредительства.
