'Копейка' заглохла, когда они ехали по незнакомому проспекту в безлюдном промышленном районе. Все произошло очень просто. Остановились перед светофором, и двигатель потерял сознание. Водитель молча, без брани и междометий, принялся терзать стартер, но машина только жаловалась тихонько. Видно, такое случилось не в первый, не в десятый и даже не в сотый раз. Потом кавказец бросил: 'Пять минута подожди' и выскочил из машины. Он поднял капот, принялся там негромко чем-то позвякивать, причем по салону 'копейки' потек приторный химический запах.
— Приехали, — негромко сказал Черный.
— Сейчас поедем, — успокаивающе сказала Дина. — Видишь, он знает, что делает.
— Даже я знаю, что он делает, — сказал Черный. — Он пытается оживить труп.
— Ну, ничего, ничего, — сказала Дина. — Оживит как-нибудь.
Черный закончил протирать руку ваткой, смоченной перекисью. Рана выглядела неплохо. Края были ровными, кровь остановилась.
— Забинтуй снова, — попросил Черный.
Дина взяла брусочек бинта и принялась обматывать руку.
— Знаешь, — сказала она, — ты тогда, утром, сказал, что я вполсилы работаю.
— Ничего я не говорил, — перебил ее Черный, но Дина покачала головой:
— Неважно. Говорил, или собирался сказать… Неважно. В общем, я тебе клянусь: сильнее, чем сегодня, я еще никогда не дарила.
Черный задумался. Дина закончила бинтовать руку и завязала концы бинта одноухим узлом. Она поискала, куда бы сунуть прежнюю повязку — пропитанную кровью тряпку, лоскут, оторванный от подкладки плаща — и, не найдя, брезгливо затолкала в карман.
— Тогда в чем дело, а? — спросил он. — Ведь нам не просто не везет. Мы будто… не знаю, будто проклятие какое-то на нас. Вон, драндулет этот поймали — и тот сломался.
Дина обняла Черного, приложила ухо к его груди. Было очень неудобно сидеть вот так, изогнувшись. Дина понимала, что сейчас она выглядит не как великолепная кошка, а как теленок, жмущийся к матери. Но ей хотелось быть поближе к Черному.
'Возлюбленный, возлюбленный…'
— Все будет хорошо, — сказала она. — Наверное, это я во всем виновата. Наверное, я слабее стала, вот и все.
'…Краток наш век, и жестоки враги наши…'
Ей не давала покоя одна мысль. Мысль эта металась в голове, словно оса, попавшая в пакет со сластями, настойчиво, яростно, неустанно. Дина понимала, что, если дать мысли вырваться, начать ее думать по-настоящему, то она отравит ядом все вокруг. И Дина старалась не думать. Но не думать получалось все хуже и хуже.
