Мне показалось, что К. описывает основные симптомы недуга, известного как синдром полуночника; поначалу он проявляется в простом чувстве отрешенности и невозможности вписаться в окружающую действительность, — чувстве, отнюдь не являющемся чем-то необычным для писателя, оно похоже на чувство зависти и ощущение непреодолимой пропасти между людьми, которое испытывает измученный бессонницей человек: он беспокойно ворочается на смятых простынях, то и дело взбивая жесткую подушку, в то время как весь мир вокруг него давным-давно погрузился в тихий и глубокий сон. Однако заболевание быстро переходит в следующую стадию: вскоре ты начинаешь уже осознанно стремиться к этому состоянию отрешенности, ты всячески культивируешь его в себе и даже гордишься им, считая признаком собственной исключительности. Ты уже не можешь остановиться, ты все дальше и дальше уходишь от реального мира, пристально вглядываясь в ткань собственной души, пока не наступит тот черный день, когда, вдруг очнувшись, ты обнаружишь, что сам стал главным и единственным объектом, на который направлен твой горящий ненавистью взгляд.
Со многими идеями К. я был полностью согласен, однако вскоре выяснилось, что мне никак не удается сосредоточиться на его выступлении. Нестерпимое жжение в том месте, где зубы Доктора Ди терзали мою плоть, приглушенное двумя таблетками кодеина, превратилось в слабую пульсирующую боль, но все предметы также утратили четкость и слегка расплылись по краям, словно подернулись жирной бензиновой пленкой. Сердце тяжело бухало у меня в груди, а внутренности в животе сворачивались от острых колик, которые, как волны, накатывали одна за другой. Я опьянел от нескольких глотков виски и от огромной дозы кислорода, полученной во время пробежки по аллее студенческого городка, и, наверное, поэтому все эти сияющие объекты вокруг меня — юпитеры по бокам сцены, позолоченные канделябры на стенах зала, золотистые волосы Ханны Грин, сидевшей в седьмом ряду справа, и массивная хрустальная люстра над головами собравшихся, подвешенная к потолку на самой тонкой из цепочек, какие только можно себе представить, — стали похожи на стеклянные шары уличных фонарей, окруженные легкой дымкой, бледным слегка подрагивающим ореолом. Однако, как только мне удалось сфокусировать взгляд, ореол исчез. В душной атмосфере Тау-Холла я уловил запах промозглой сырости и какой-то слабый ностальгический аромат — так пахнет пыль и старинные кружева, это запах времени и увядания, запах истлевших бальных платьев и выцветшего флага с сорока восьмью маленькими звездочками, который моя бабушка хранила в кладовке под лестницей и каждый год в День Независимости вывешивала над входом в отель «Макклиланд».
