— Надо Толику оставить, — сказала она.
— Не надо, — сказал дед. — Поленился с нами идти — пусть голодает.
Солнце опустилось совсем низко. Начало примораживать. Снег стал хрусткий, ломкий, рассыпался под ногами крупным зернистым песком, похожим на соль. Низко над полем пробежал ветерок, но ни один кустик озими не шелохнулся — видно, и они замёрзли, затвердели от холода. Тане стало жаль посевов.
— Теперь уж ничего, — сказал Илья, — им апрельский мороз нипочём!.. Да и что за мороз-то!
— Всё-таки под снегом лучше, — не согласилась Таня, — вон то поле ещё всё в снегу.
«А правда, — удивилась она про себя, — одно поле белое, а другое зелёное. Почему так получилось?»
Дед опять начал хитрить:
— Это мы с агрономом снег заколдовали!.. Сколько он, недельки две ещё пролежит, а, Григорьич?
— Как солнце работать будет, — улыбнулся агроном.
— Колдуны какие! — не поверила Таня.
— Не веришь? — подсмеивался дед. — А ведь это мы сделали. Правда!
— Илья Григорьич, — спросила Таня, — почему на тех полях снег не растаял?
— А мы, Танечка, прошлой осенью, когда хлеб убирали, нарочно оставили высокую стерню.
— Что-что оставили?
— Ну вот эти стебли, на которых колоски, мы их не под корень срезали, а повыше. Получилось поле, как щётка. В ней снег и застрял. Здесь снежное одеяло получилось толще, а на озимых потоньше, с них ветром снег сдувало.
— А зачем, чтоб снег был толще? Там ведь ничего нет.
— А чтоб земля получше воды напилась. Чтобы весной, когда эти поля засеем, были дружные всходы, хороший урожай.
— Вот, — заключил дед, — а ты говоришь: колдуны!
Они пошли назад — по узкой тропке, по большой дороге, вверх на холм.
— Что-то вы долго, Василий Сергеич, — сказал Толик.
— Сало, понимаешь, у агронома вкусное было, — улыбнулся дед.
Стало смеркаться. Толик включил фары. Огни рыскали по пустым тёмным полям, как волки. Хорошо было сидеть в тёплой кабине, глядеть на освещенные окошки приборов, на пляшущие в них стрелки. Дорога стала твёрже. Машина крепко ударяла по ней колёсами, раскачивалась, укачивала. Таня стала думать про озимь, про то, как она вырастет и станет хлебом… Потом Таня увидела свой московский дом, а вокруг него было большое озимое поле. А может, это был не дом, а холм, и наверху стояли берёзы…
Таня проснулась, когда дед, держа её на руках, толкнул ногою тяжёлую дверь их избы. Проснулась, но не хотела просыпаться до конца. Так она и въехала в яркую комнату.
— Татья-на! — негромко позвал дед.
— Да зачем ты! — зашептала бабушка. — Пускай себе спит!
