– Не свись, Авекс! – В голосе Метрика переливалась вся гамма раскаяния. – Дево есть. На миввион дево!
– Ну?
– Мне деньги нужны… да постой ты! Сехьезно! Я гитаху пходаю!
– Гитару? – сердце радостно ухнуло в груди. – Какую?
– Мою. Ибанез. Пятьсот семидесятый!
– Да ты что?! И за сколько?!
– Двести тхидцать.
Я осторожно укусил себя за руку. Вроде нет, не сплю. «Ibanez RG 570». За двести тридцать. Не сплю. Больно. Ага.
– Ну так что? Бехешь?
– Посмотреть надо, – с деланым равнодушием отозвался я, молясь, чтобы сердце не устроило счастливый пляс на полу. – Струны потрогать, всякое такое.
– Само собой. Ты завтха можешь подъехать?
– К тебе? Давай на вокзале встретимся. Чего там!
На вокзале Ленька не хотел. Договорились сбодаться возле «Велотрека» на Свободе.
Выключив телефон, я обнаружил, что Иштван уже вышел и ждет, пока я закончу разговор.
– Вставай, сыне, – объявил он с забавной торжественностью. – Его преосвященство ожидает тебя.
Охренеть! Я пожал плечами и вытащил зад из кресла.
Нет, положительно, день сегодня удался!
От обилия огня в покоях хаванана пришлось зажмуриться. Маслянистое пламя качалось над серебряными треножниками. Крылатые быки держали чаши, наполненные «чистым» огнем; под потолком плясали золотистые облачка, похожие на бикини Люси Ли. Летом тут, наверное, ад кромешный. Хотя нет, вряд ли. Вон, я слышу, кондиционер пожужживает. И вообще, кабинет обставляли щегольски, с любовью. Шкафы красного дерева, стол на витых дулечках, автоматические кресла на колесиках – тоже под дерево. У окна кровать – простенькая, но удобная. Матрас тонкий, подушки нет, покрывало поблескивает золотыми спиральками. На столе ноутбук, в нише – телевизор и DVD-проигрыватель. А патриарх у нас ничего, прогрессивный. Интересно, у него аська есть? Вот бы сконнектиться!
Я вздрогнул.
Хаванан возник передо мной совершенно бесшумно; вынырнул из тьмы веков, древний и таинственный, не похожий ни на ратвишкар Достоевского, ни на хаванана Ришелье из «Трех мушкетеров». Невысокого роста, худой, словно высохший. Волосы белые, ломкие, неживые. Глаза смотрят в далекую даль – будто хаванан слеп от рождения. Алая ряса выцвела от времени, и сам он размыт светом и огнем.
– Здравствуйте, – неловко поклонился я.
– Благой путь, сын мой. – Священник ожил; так оживает ящерка, на которую упали солнечные лучи. – Присаживайся, где тебе удобнее.
У меня возникло искушение плюхнуться на пол. Или на кровать хаванана, тоже неплохо. Но – проклятое воспитание! – я пододвинул кресло на колесиках и устроился в нем. Сиденье едва заметно сместилось, уютно принимая в свои объятия мой зад.
