— Спокойно, свои! — крикнул Курт.
Ему показалось, что крикнул. На самом деле из глотки вырвался хриплый, нечленораздельный рык. Скорее лай, чем слова. Гангстер, естественно, не понял ни слова. Уставился на «штатного киллера» из-за темных очков. Лицо — бледное, как всегда.
Однако смысл Череп уловил.
Кивнул.
По тропке, проложенной передовым отрядом (девушек на высоких каблуках), следовали группки поменьше. Двое, трое, четверо. Поймав боковым зрением движение, Курт метнулся в сторону. Первого безволосого он отшвырнул сильным пинком (хр-р-рясь!!!) по ребрам. Второго — левой (бабах!!) лапой. А потом неожиданно понял, что в другой руке (по-прежнему) находится бейсбольная бита. Один-единственный удар (бац!), и третий тусовщик отлетает на несколько метров.
Объективных причин для этой жестокости не было. Просто Курт не мог остановиться.
Он видел, как труба размозжила череп ни в чем не повинного человека (просто потому, что ему не повезло и он оказался в этом месте, в этот самый час). Трубу держал Череп. Но виновен в случившемся был Волк. Не толкни он гангстера, и ничего бы не произошло. Дубина прошла бы выше. Если бы Череп — треклятый ублюдок — соблаговолил оглядываться по сторонам и отошел бы в сторону.
Однако…
Курт своими лапами спас бандита (ценой другой жизни). Причина — крайне проста, как и всякая истина. Прежде всего Курт боялся за собственную шкуру (отталкиваясь от отвлеченных концепций и косвенных доказательств, что в сосудах его мозга дрейфует микроскопическая, полностью автономная бомба). Чтобы спасти оную шкуру, Волк ненароком пожертвовал посторонним человеком. Сберег жизнь Черепа. Человека, которого он сейчас ненавидел, пожалуй, больше Тарана, Лысого Хью со товарищи… И, как ни странно, больше самого Ковбоя (далекого, недостижимого, почти мифического Ковбоя, обитателя местного Олимпа).
В этом состояла печальная правда. Курт привык смотреть в лицо своим демонам.
Взмыв в воздух разъяренной пружиной, он обрушился на безволосых, что бежали меж разбитых столов. Удары, пинки, тычки битой — все смешалось в диком водовороте. Тусовщики разлетались беспомощными марионетками. Каким-то образом (из главной рубки своего милитаризованного разума) Курт, однако, ухитрялся держать себя в стальных тисках самоконтроля. Он ни разу не пустил в ход клыки, а удары наносил битой или кулаком. Смертоносные когти — Волк по-прежнему точил их до самоубийственной остроты, подчиняясь «гладиаторской» привычке, — оставались, таким образом, невостребованными. Он прыгал, валил с ног, пинал…
