Здесь теперь будет ее дом. Вероятно, она сможет изредка навещать Колстин-Холл, но жить до конца своих дней она будет здесь.
Интересно, как воспринял Монкриф свое возвращение домой?
Кэтрин вернулась к сундуку Гарри, выбрала наугад письмо и присела на кровать. Письмо пришло незадолго до известия о смерти Гарри. Кэтрин знала его почти наизусть.
«Моя дорогая Кэтрин!
Здесь очень длинные дни. Кажется, что солнце не желает прощаться с землей. Рад сообщить, что война сейчас далеко от нас, а мы занимаемся поддержанием мира. Людям, которых готовили к боям, трудно приспособиться к тишине, и даже самые спокойные из нас иногда ощущают тревогу.
Я благодарю Бога за то облегчение, которое нахожу в переписке с тобой. Ты – мое утешение, дорогая. Позавчера я заметил хорошенькую шляпку, на одной из местных дам, и сразу подумал, что надо послать тебе такую же, но шляпку нельзя отправить с официальной почтой, придется мне утешаться одними мечтами.
Твои мысли о новых посевах кажутся мне вполне здравыми. С нетерпением буду ждать известий об урожае.
Благодарю тебя за постоянство твоих писем, за их предвкушение, за добрые слова, которые поддерживают во мне силу духа.
Мне хотелось бы сообщить тебе что-нибудь обнадеживающее, но пока не могу. Война постепенно затихает, а нашему пребыванию здесь не видно конца. Но я каждый день представляю, что нахожусь в Колстин-Холле, рука об руку с тобой, дорогая моя Кэтрин».
Несколько мгновений Кэтрин сидела, прижав письмо к груди. Разве она когда-нибудь сможет забыть Гарри? Сунув письмо под подушку, Кэтрин поклялась, что не забудет.
Возвращаясь в герцогские покои, Монкриф ожидал худшего: потока слез, поклонения сундуку «святого» Гарри, женской истерики.
Слава Богу, этого не случилось.
Когда он вошел, Кэтрин снимала с кровати покрывало. На ней была черная ночная рубашка, из-под которой виднелись стройные щиколотки.
– У вас вся одежда черная?
– Конечно, я же вдова.
– И нижние рубашки?
Кэтрин вскинулась, как будто вопрос ее оскорбил. А Монкрифу вдруг нестерпимо захотелось сказать ей, что эта рубашка ее уродует, и что он слишком хорошо помнит, как она выглядит обнаженной.
Никогда в жизни Монкрифу не доводилось видеть такого прекрасного тела. Огненные языки бросали на голую Кэтрин красные и оранжевые блики, отчего кожа казалась позолоченной. У нее была тонкая талия, плавно переходящая в изгиб бедер, и длинные стройные нога. Твердые груди смотрели вверх и были такой безупречной формы, что казались не произведением природы, а плодами мужской фантазии.
