Франц Лефорт, пожалован адмиральским чином за первый азовский поход, лет сорока с небольшим, начинающий полнеть швейцарец. Приятной улыбкой встречает проказы идиота Алексашки, умиленно поглядывает на друга царя, ревностно следит за каждым его взглядом, устремленным на собеседников. Не излишне благосклонен ли мин херц к Головину, Возницыну, прочей шушере из свиты?
Прокофий Возницын, уже известный дипломат, в меру хитрый, в меру пьяный, в меру умный, в меру придурковатый. Держит ушки на макушке Прокоп, иначе можно их запросто лишиться. Возле царя, что возле огня!
Федор Головин, граф, полноватый, с приличным вторым подбородком, умные глаза прячет в глупой улыбке. Пьет в основном пиво, от виски старательно уворачивается, а выпив, много ест.
Уставшая Мэри смотрит на них и диву дается. Неужто все русские такие? А как же они тогда работают? Между тем трактир заполняется посетителями. Мэри уже не до странной русской компании, нужно обслуживать посетителей. А их все больше и больше! Недаром «Гусь и капуста» считается в первой пятерке лондонских трактиров – сам король несколько раз заглядывал отведать их знаменитых колбасок из йоркширской свинины.
В разгар веселья оказалось, что ни у кого с собой нет денег. Намедни кончились.
– Позор! – прошипел Петр. – Конфузия на всю Европу!
Головин подумал, что конфузу и без того предостаточно. Возницын подумал то же самое, потому что они с Федором переглянулись понимающими взглядами, а затем вновь уткнулись в поросятину.
– Алексашка! – прошипел царь. – Друг заклятый, выручай! У тебя всегда есть деньги, ворюга ты наш дорогой!
– Мин херц! – протянул испуганно Меньшиков. – Так последние три дня и так пировали за мой счет! У меня вчерась последние ефимки ушли...
– Так придумай что-нибудь, майн либер киндер! Иначе дома кочерги отведаешь. В тот момент, когда твои таланты жизненно необходимы, ты начинаешь вилять хвостом! Придумай что-нибудь.
Меньшиков как будто давно этого ждал. Он мигом вскочил со стула и направился в угол трактира. Зашел за перегородку для особо важных гостей (общительный Петр любил трапезничать в общей зале) и исчез там на некоторое время.
– Этот сукин сын придумает! – восхищенно сказал царь, влюбленными глазами глядя вслед приятелю. – Только чует мое сердце, неспроста он туда бросился. Чует, стервец, свою выгоду!
– Умен Данилыч, – произнес Лефорт с акцентом, – умен, но отнюдь не бескорыстен.
Вскорости Алексашка возник снова. Он не торопясь шел к русскому столику, ведя за собой весьма прилично одетого господина.
