Это произведение Лескова - вместе с его "Соборянами", "Запечатленным ангелом" - было удачной попыткой решить задачу, которую понял пятилетием раньше и провозгласил задачей всего искусства эпохи Салтыков-Щедрин: "Новая русская литература не может существовать иначе как под условием уяснения... положительных типов русского человека...". Нарастающим интересом к положительным воплощениям национального характера отмечены для Лескова 70-80-е годы, когда возникает разноликая серия его рассказов о праведниках.
Целый слой людей, незаметно, но постоянно творящих подвиг человеколюбия, - это и есть те, кем стоит и держится русская земля. Я пошел, говорил Лесков, "искать праведных, пошел с обетом не успокоиться, доколе не найду хотя то небольшое число трех праведных, без которых "несть граду стояния"...".
Первый рассказ серии о "трех праведниках "Однодум" печатается лишь в 1879 году, но фактически праведниками были уже герои некоторых вещей начала 70-х ("Очарованный странник") и даже 60-х годов ("Овцебык"). Таковы изографы-богомазы "Запечатленного ангела" (1873), желающие, чтобы их творчество обращало человека к помышлениям о "вышнем проспекте жизненности". Таковы уездные дворяне-демократы "Захудалого рода" (1873), ставшие "не к масти" своему сословию и николаевской эпохе. Таков мужик - герой рассказа "Павлин" (1874), который "являет себя... в борьбе чувств" равным благороднейшим из героев романа "Что делать?": узнав, что его жена любит другого, он фиктивно объявляет себя умершим, добиваясь ее венчания с любимым. Таков "дикарь" - зырянин из рассказа "На краю света" (1875), оказавшийся носителем высшего гуманизма, коего и не подозревают в нем "человеколюбы" по должности - миссионеры.
Среди праведников Лескова есть две категории людей. Одни живут "элементарными" инстинктами сострадания и доброты. Другие ищут и находят своему трудному пути защиты добр.) некое христиански-философское обоснование, создавая "катехизисы" практического гуманизма. Лев Толстой назовет в 90-е годы русского мужика "нашим учителем". Лесковские праведники - тоже учителя жизни, которых писатель ставит в образец.
Праведник устремляет взгляд внутрь себя и - требовательный прежде всего к себе - от себя же добивается следования евангельскому нравственному идеалу, понимаемому писателем как "почвенная" идеология трудового класса, в исключительных случаях усваиваемая "отщепенцами" класса дворянского. "Дух... бьет в совесть" таких людей, как слуга Павлин Певунов или квартальный Александр Рыжов, и они становятся неуступчиво последовательны, неукротимы в достижении цели. Борясь с носителями порока и виновниками человеческих несчастий, они готовы преступить даже заповедь "не убий". "За нее... за жену... за беззащитную... - клянется смиренник Певунов, - во храме господнем убью" ("Павлин").
