Снег плясал и вился в своей бешеной пляске, ветер сорвал бы с моего лица кожу, если бы мог, превратил бы мои глаза в куски льда; но во мне текла горячая кровь, и тепло, рождающееся в груди, согревало всё остальное тело, и я был жив и шел дальше, прикрывая глаза рукой в перчатке.
Не то чтобы я хорошо запомнил, куда именно направлялись все эти умные молодые люди, затерявшиеся в горах, но мне сказали, что вскоре я увижу сторожку, где смогу переночевать. Именно на это я и рассчитывал: поселиться там и уже оттуда пытаться обнаружить что-либо.
Три часа пути до этого домика, если не в метель, а в метель вполне могло выйти все пять; меня это слегка пугало, точнее сказать, гораздо приятнее сидеть в тепле и не так близко к пропасти, чем идти по краю, находясь в постоянной опасности свалиться вниз и закончить свою славную, полную подвигов жизнь.
Несмотря на теплые рукавицы, руки мои всё больше мерзли; ноги тоже мерзли, а лицо так и вовсе задеревенело, но за руки я больше всего боялся, потому что их слишком легко отморозить до такого предела, когда ими будет уже невозможно пользоваться; а у меня пальцы слишком длинные и тонкие, это красиво, но именно такие пальцы мерзнут всего быстрее, так что в данной ситуации кисти пианиста — вовсе не выгодно, и я бы сожалел об этом, если бы имел такую глупую привычку — сожалеть. Мои темные волосы выбились из-под шапки, и их метало ветром и, вероятно, совершенно запутало; это меня порядком раздражало, ведь мне придется, как доберусь, тратить время на их расчесывание, а отстричь я бы их никогда не позволил.
Неуверенно, полувслепую, ругаясь и борясь с метелью, я вышел-таки на более-менее безопасный и укрытый от ветра участок, как вдруг вьюга стихла, как будто дразня меня своим дурным поведением, снег перестал мне лезть в глаза, и, отплевавшись и отряхнувшись, я осознал, что заблудился; потому что из своего положения я отчетливо видел, что эта тропинка, которая ведет вперед, еще на пару часов взбирания не ведет ни к какой сторожке.
Моя работа, безусловно, связана с риском, но такие глупости меня несказанно раздражали. Одно дело — погибнуть в процессе работы. Это нормально и приемлемо; другое дело, если ты не успеешь приступить к ней и умрешь от какого-то дурацкого недоразумения. Это как если бы вы были врачом, который лечит больных чумой, и умерли бы, не заразившись, наконец, от своего пациента, а глупо подхватив простуду, обернувшуюся воспалением легких. Бессмысленно и обидно.
