— Сеньор, подождем, пока монастырский колокол ударит к вечерне. Если до этого часа ей не станет лучше, вам останется уповать только на Бога.
Идальго кивнул и молча опустился в кресло. В тягостном ожидании время двигалось на удивление медленно, и Яго размышлял о том, что его первое врачебное дело деликатного свойства грозило закончиться фиаско. От светильников поднимался дымок, навевавший недобрые предчувствия, и двое мужчин впивались тревожными глазами в больную, которая не подавала почти никаких признаков жизни, пребывая между сном и агонией.
Внезапно неподвижное спокойствие ночи прорезал колокольный звон монастырской обители, канонические переливы четко слышались в спальне, что угнетающе действовало на целителя и идальго, пока эти звуки не рассеялись в тишине. В безмолвии они подождали еще некоторое время, напрасно ожидая чуда. Наконец Яго развел руками в знак смирения:
— Сеньор, нам остается лишь молиться, и, наверное, вам следует позвать священника для святого причастия. — Его слова были тяжелы, как могильные плиты, что повергло кабальеро в глубокое отчаяние.
Неожиданно медик вскинулся, заслышав еле уловимый вдох. У умирающей задергались веки, стала заметна дрожь в груди. Судорожные движения тронули бессильные руки и ноги, в неподвижной тиши алькова послышался жалобный стон. Похоже, сила яда начала отступать перед лечебным снадобьем. Яго помог женщине приподняться, ее скорчила судорога, и изо рта полилась зеленая жидкость сильного едкого запаха, освободив желудок, забрызгав постельное покрывало и камзол лекаря.
— Рвотное сработало, сеньор, ее внутренности прочищаются.
Из нее, бессильной, еще выходила желчная пена, а из глаз хлынули слезы облегчения. Они текли по ее щекам цвета эфиопского эбенового дерева. В этот момент ее веки приподнялись, глаза оказались прекрасного зеленого цвета, будто две жемчужины, обрызганные росой. Яго не верил своим глазам. Это было настоящее чудо: она все дальше отходила от гибельной роковой черты, ее дыхание все более и более восстанавливалось. Она часто моргала, кожа медленно принимала нормальный оттенок. Аристократ с нежностью провел рукой по ее лбу, поправил покрывало и, признательно покивав лекарю, направился к двери, чтобы позвать прислугу.
Яго произнес слова молитвы и вдруг заметил в разжатой руке больной смятый листок бумаги, пропитанный потом, которого раньше не было видно; не зная почему, будто его могли застигнуть за чем-то предосудительным, он спрятал листок за обшлаг своего камзола.
