Холодный ветер развевал алое полотнище. Преображенский, крепко держа древко, опустился на колено и произнес взволнованно первые слова гвардейской клятвы:
— Родина, слушай нас!
— Родина, слушай нас! — могучим эхом отозвался полк.
— Сегодня мы приносим тебе святую клятву на верность.
— …Клятву на верность, — повторили Ефремов, Плоткии, Борзов, Котов, Иванов, Пятков, Шевченко, Лучников, Дроздов, все летчики и штурманы, стрелки-радисты, весь технический состав.
— …Пока наши руки держат штурвал самолета, пока глаза видят землю, пока в нашей груди бьется сердце и в жилах течет кровь, мы будем драться, громить, уничтожать фашистских зверей, — повторяет вместе со всеми, преклонив колено, Иван Борзов.
— …Гвардейцы не отступают. Гвардеец может умереть, но должен победить.
Именно так и воевали балтийцы.
Морозным февральским днем сорок второго года полк во главе с Преображенским перебазировался из-под Ленинграда в тыл и сразу же получил задание: ударить по эшелонам с вражеской техникой на железнодорожных путях в районе Пскова. Наскоро перекусив, вылетели. Хохлов проложил курс на железнодорожный узел. Бомбили эшелоны под жестоким зенитным огнем. В тот момент, когда Хохлов нажал кнопку сбрасывателя, самолет встряхнуло, левый мотор захлебнулся, выведенный из строя прямым попаданием снаряда. Но бомбы сделали свое дело — внизу взметнулось пламя. Вспыхнули цистерны с горючим. Преображенскому пришлось все мастерство и самообладание приложить, чтобы вывести самолет из зоны обстрела. Осколки попали и в правый мотор, и его винт уже не давал необходимые обороты. Сообщить о случившемся командир не мог: разбита рация. Ведомые, попав в облачность, потеряли командира. Ранняя ночь вступала в свои права. Одинокий самолет, снижаясь помимо воли Преображенского, медленно удалялся от Пскова в район гнилых болот. Чтобы машина не перевернулась, командир сажал ее "на живот", не выпуская шасси.
— Где мы находимся, Петр?
Хохлов показал по карте. До аэродрома более двухсот километров.
— А здесь — наши или нет?
— Здесь — болото, — ответил Хохлов, и это можно было понимать, что попали в безлюдный, "ничейный" район.
— Давай посмотрим, чем мы располагаем, — сказал Преображенский.
Бортового неприкосновенного пайка не оказалось совсем. Ни хлеба, ни сгущенки, ни плитки шоколада. Ничего удивительного — вылетали из голодного Ленинграда. Но потом-то могли заполнить НЗ! Могли, да не заполнили, вылетели ведь по тревоге…
