Чрез две недели после того был я в Виченце. В одно утро вышел я за город и приметил, что иду по той самой аллее, о которой говорил Двинский. Воспоминание о том вечере и о сновидении возобновилось в душе моей; иду далее – вот черные стены монастыря, ворота открыты, народ толпится в ограде и на паперти церкви. Вхожу в монастырь, в церковь – посреди ее стоит на возвышении лиловый гроб. Вокруг него русские кирасирские офицеры и один артиллерийский. Я приблизился к покойнику, взглянул – это был Ладин. Ужас объял меня. Я удалился в угол церкви, боясь видимым волнением чувств моих нарушить священное безмолвие. Обряд погребения, по неимению русского священника, совершали монахи католические. Пособравшись с мыслями, я подошел к артиллеристу и спросил у него, кого хоронят и не от ран ли умер этот офицер.
– Нет, – отвечал он, – бедный мой товарищ умер от болезни, от недостатка врачебного пособия. Он шел с ротою к армии. Миновав Верону, он был отправлен обратно с приказаниями ко мне навстречу (я иду из Вены с запасными орудиями); не доезжая двух станций отсюда, занемог бог знает отчего и умер чрез два дня. Вот я принужден хоронить его, хоронить не по обряду православной церкви, и даже должен был обить гроб лиловым атласом: здесь, в городе, не нашлось малинового.
Обряд кончился; мы снесли гроб юноши в юдоль вечного покоя. Потом рассказал я полковнику Ельцову (это был он сам) о встрече моей с офицерами в Вероне, о вещем сновидении Двинского. Мы оба не могли надивиться этому случаю и согласились только в одном…
В это время послышался на улице шум, и раздался голос Ярлыкова:
– Все готово, ваше сиятельство! Извольте садиться.
Друзья вышли из дому. Кемский был в глубоком размышлении. Коляска подъехала к крыльцу.
– Простите, друг мой, – вскричал Кемский, – может быть, навсегда!
– Не может быть! – отвечал Алимари. – Мы непременно увидимся, и еще в здешнем мире. Теперь, – продолжал он по-французски, – сделайте мне одолжение: примите от меня на память вещь, которая, в случае нужды, может послужить вам. – С сими словами вынул он из записной книжки своей лоскут бумаги, написал на нем несколько слов карандашом, свернул его и подал Кемскому. – Возьмите! Вы будете в сражениях…
– Не думаю, – прервал его Кемский, – я еду с депешами и, вероятно, с тем же и ворочусь.
– Но может статься! Кто знает будущее? Берегите эту бумажку. В случае крайней опасности прочтите слова, на ней написанные. Это вам не повредит, а, вероятно, поможет. Теперь мне некогда толковать вам, что это такое; прошу только верить, что я не чародей, а истинный друг ваш! – Алимари улыбнулся сквозь слезы. Кемский прослезился также. Они обнялись в безмолвии. Кемский бросился в коляску, и она помчалась по косогору.
