В час обеда Кемский воротился на дачу фон Драка. В гостиной были Алевтина, муж ее, дочь, Тряпицын и несколько человек ему неизвестных. Алевтина между тем успела собраться с духом и приняла брата еще с большею твердостью, нежели утром.
– Gregoire! Platon! – громко сказала она сыновьям своим. – Presentez done vos respects a votre oncle!
Два молодые человека, один статский, другой военный, отделились от толпы и подошли к Кемскому. Он хотел пойти к ним навстречу и вдруг остановился, узнав в них тех самых молодых людей, которые вчера атаковали его на бульваре. И они его узнали. Старший, Григорий, более другого виноватый, побледнел было, но скоро оправился, улыбнулся насмешливо, закусил губу и небрежно поклонился. Младший, Платон, тот самый, который удерживал своих товарищей от шалости, бросился на шею Кемскому и с жаром обнял его.
– Наконец дождались мы счастия вас видеть! – вскричал он и залился слезами. "Добрая душа, – подумал Кемский, – он один мне обрадовался". Минута смущения пролетела. Никто того не заметил.
Пошли к столу. Алевтина подала руку Кемскому и посадила его подле себя. Подле него села Китти, а к ней подсел рябой, бледный, рыжий англичанин, ньюмаркетская конская физиономия. С левой стороны сидели сыновья Алевтины и другие молодые люди. Иван Егорович с своим причтом расположился на противоположном конце стола. По правую руку от него сидел Тряпицын, по левую – домашний доктор, род коновала. Всего сидело за столом человек четырнадцать. Кушанье и вины были отборные, сервированы со вкусом и великолепием. Разговор сначала тянулся медленно, но после третьего блюда пошел быстрее.
– Что нового в свете? – спросила Алевтина чрез стол у Тряпицына.
– Важного нет ничего, ваше превосходительство, – отвечал Тряпицын, – только получено известие о кончине бывшего министра юстиции, действительного тайного советника Гаврила Романовича Державина.
– И Державин умер! – с уважением сказал Кемский.
– Так точно, ваше сиятельство! Его высокопревосходительство изволил скончаться в поместье своем, в Новгородской губернии.
– Великая, невозвратная потеря! – прибавил Кемский.
– Так вы знали его, князь! – спросил фон Драк, выпучив глаза.
– Я русский, и мне не знать Державина! – отвечал Кемский. – Кто из нас (обратясь к Григорию Сергеевичу) не знает наизусть его стихотворений? Не правда ли?
– Меня из того числа исключите, – отвечал Григорий с презрительною насмешкою, – стихи Державина могли нравиться за тридцать, за сорок лет пред сим, но теперь!
