Бывало и так, что дети уходили искать счастья в большой город – так Ида называла все, что находилось по другую сторону трамвайных путей, – уходили навсегда, но и в трудные времена (а когда, интересно знать, они в России бывают легкими, и уж тем паче для еврея?) возвращались обратно, а тех, кто не вернулся, Ида считала умершими.
Правда, и до стариков Марьиной Рощи доходили разговоры о новом исходе и что кое-кому из ушедших и пропавших неисповедимыми путями удалось добраться до Земли Обетованной. Старики плакали и боялись верить, ведь что ни говори, а Иерусалим Небесный всегда казался им куда ближе Иерусалима земного, и в каком из них доведется всем свидеться – это уж как Бог решит.
Ида в разговоры об эмиграции не вмешивалась, хотя по одному ее слову весь род старого Залмана мог тронуться с места. Однако на все вопросы и намеки Ида либо отмалчивалась, делая вид, что оглохла, либо отвечала туманно, иносказаниями и притчами, начинавшимися с мудрости библейских пророков и получавшими назидательное завершение в лице столь редких в еврейских семьях бездельников, неучей и пьяниц.
– Вылитый Залман! – ворчала Ида, завидев в коридоре выпившего правнука.
Впрочем, жившие в квартире инженеры, врачи, художники и музыканты, по утверждению Иды, тоже все как один пошли в старого Залмана. Даже глухонемой Наум, игравший в театре для слабослышащих, оказался целиком и полностью вылитый Залман. Самого Залмана никто не помнил, он давно превратился в легенду и служил наглядным примером на все случаи жизни, как Талмуд. Дух Залмана незримо витал по закопченной квартире, имя его осеняло все известные старой Иде пороки и добродетели.
– Так говорил Залман! – любила повторять Ида, и перед этим аргументом не мог устоять ни один еврей.
Возражать Иде опасались, она была старшей, она была главной, но кроме того, и это самое важное, Ида хранила тайну золота, тайну клада, закопанного в известном ей одной месте, великую тайну, которую она обещала открыть только перед смертью.
Вообще-то истинным владельцем клада был ныне покойный Шая, младший брат Залмана, единственный мужчина в семье, умевший делать деньги. Как это ни странно, делового Шаю в семье недолюбливали, считали паршивой овцой, мошенником и презрительно называли турком. Прозвище это сохранилось за ним с той поры, когда накануне призыва в армию хитроумный Шая, не пожелавший идти воевать за царя, державшего евреев в черте оседлости, изобрел остроумный способ, как избежать военной службы. Шая собрал кое-какие деньги, поехал в лихой город Одессу, отправился к турецкому консулу и спустя час вышел из конторы турецким подданным.
