Иудейские древности - Михаил Макаров

Рассказ

В канун праздника Хануки Иде Маргас исполнилось аккурат сто двенадцать лет. Но она кокетничала и говорила, что ей девяносто шесть. Так что поздравляли Иду с осторожностью, обходя разговоры про возраст стороной. В огромной коммунальной квартире помимо самой Иды жили три ее дочери Мэри, Рися и Броня, их мужья, дети, внуки, внучки, правнуки и правнучки – одним словом, все бесчисленное потомство от колена старого Залмана, ученого мудреца и горького пьяницы, давно лежащего под гранитной плитой на еврейском кладбище в Малаховке. Правда, среди московских евреев ходили слухи, что младшая дочь столетней Иды рождена ею не от законного супруга Залмана, а от тайного любовника, лихого рубаки-кавалериста, в годы индустриализации сбежавшего на пароходе в Китай и ставшего еврейским генералом в армии Мао Цзе-дуна. К счастью, слухи эти до младшей дочери, восьмидесятитрехлетней Брони, не доходили, зато вокруг самой Иды сложился ореол роковой женщины, эдакой иудейской красавицы, способной разбить сердце любого мужчины – от местечкового талмудиста до китайского генерала.

Слухи слухами, но Ида и в самом деле отдавала некоторое предпочтение младшей дочери перед старшими, сокрушалась об ее неудачном, как она полагала, замужестве и куда больше других зятьев невзлюбила ее мужа, этого безработного мойщика посуды, деревенского дурня, сменившего еврейское имя Палтыял на шутовскую кличку Павлуша, но так и не ставшего апостолом Павлом.

К мужьям старших дочерей Ида относилась с холодным равнодушием, не узнавала или делала вид, что не узнает их при встрече на общей кухне, проходила мимо, не здоровалась, словно берегла остатки сил, чтобы выплеснуть всю накопившуюся желчь на бестолкового Павлушу, которого она во всеуслышание называла позором семьи, дома, улицы и всего еврейского народа.

В качестве мужа и зятя Павлуша выглядел приобретением и правда весьма сомнительным: типичный неудачник, шлимазл из богом забытого местечка, не знающий ни дела, ни ремесла, даром что родственник ученого раввина, а как был дурак, так дураком и остался. Это же надо ухитриться: прошел всю войну до Берлина без единого ранения, а десятого мая, когда солдаты палили от радости в воздух, нечаянно отстрелил себе левую пятку, пытаясь достать табельный пистолет из кобуры. Два дня назад его поставили бы к стенке за самострел, а теперь попросту комиссовали из армии, и Павлуша вернулся домой полным инвалидом, но не войны – на момент рокового выстрела война-то уже кончилась, – доживать свои дня на мизерную пенсию.