Отвечал он или нет — это не имело значения, потому что она всегда «показывала» ему. Иногда она запирала его в шкафу на день или больше. Иногда била его. А иногда она… играла с ним. Как кошка с мышкой — калеча и мучая свою жертву до тех пор, пока жалкое маленькое создание не оставит свои попытки убежать, и будет безмолвно ждать, когда наступит конец.
Он считал, что ничего не может со всем этим поделать, и терпел свою участь в стоическом молчании до тех пор, пока она не начала приводить клиентов с… особыми предпочтениями.
Она развлекалась, глядя, как они используют Сэмюеля. И, кроме того, это приносило деньги. Она могла требовать высокую цену за его невинность. Ко всему прочему… он все еще был маленьким. Молодым. «Совсем, как девственница», — говорила она им. Она очень хорошо научилась находить тех мужчин, которые наслаждались, используя ее сына, не важно насколько много человек до них уже использовало его.
Сэмюель сжал подлокотники своего кресла и заставил себя дышать ровно и глубоко.
Воспоминания.
Просто воспоминания.
Больше они не могут причинить ему боль.
Кроме той, конечно же, которая уже была в нем. Всегда. Но с течением времени, эта боль становилась все меньше и меньше. Это как будто держать горящий уголек в голове, в душе, и время от времени дуть на него, и чувствовать, как пласты его души ожесточаются. Становятся нечувствительными.
Это — хорошо.
Тогда он не мог делать это. Только не в начале. Совсем не мог остановить боль, ни каким способом. Не мог остановить мать, которая мучила его, или ее клиентов, которые делали с ним еще более чудовищные вещи.
Сейчас, оглядываясь назад, в свете чистой уверенности данной от Бога, он понял, что на самом деле происходило с ним. Он понял, что Бог проверял его. И проверяет сейчас. Он понял — те ранние годы начали ковать сталь для священного божественного меча.
Тогда он не рассматривал те жалкие, темные, сырые комнаты в мотелях, как суровое испытание. И не считал, что безликие мужчины, жестокие и безжалостные, были помазаны Богом на разрушение благородного сплава, которым он являлся, чтобы создать из этого что-то лучшее.
Но сейчас он видел. Он понимал.
Первый удар по тому, кем и чем он был, в котором он принимал участие, был нанесен в одной из тех жалких комнат, поздней ночью, когда на улице было холодно и ветрено. Может быть, была зима. Или может, это просто был один городов, в котором всегда холодно, на длинном, извилистом, жизненном пути его матери. Он не мог вспомнить.
