Не заметила девка, как заснула.
И снился ей сон…
… Гореслава шла по тропинке между молодых ёлочек, вокруг неё птички кружили. За спиной — лес, совсем такой, как у родного печища был, да и дороженька вроде той, что к родному двору вела.
Вышла девушка на пригорок и увидела речку быструю, между лугов и лесов петлявшую. И показалось ей, что совсем рядом девушки смеются, нежному солнышку радуются. Пошла Наумовна на голоса и увидела Желану. Выросла она, похорошела, уж девка на выданье. Стоит и улыбается.
— Здравствуй, сестрица, — говорит, — давно же тебя не было. Забыла ты нас.
— Не забыла, — отвечает Гореслава, а сама смотрит и дивится: вроде бы места знакомые, а ничего узнать не может.
— А у Любавушки уж двое сыновей, — продолжает Желана и всё улыбается. — Радий тебя не дождался, в Черен искать ездил, а после к князю на службу пошёл. А ты-то как поживаешь, княгинюшка?
А Наумовне ответить-то нечего. Спустилась она вместе с сестрой к речке, заглянула в воды чистые: а косы-то у неё и нет, на голове — кика рогатая. А Желана стоит да смеётся.
Тут заблистало, загрохотало что-то, словно Перун на кого-то разгневался. Перепугалась Гореслава, а сестра ей и говорит: "Не бойся, это муж твой за тобой едет"…
Наумовна проснулась, глаза протёрла.
Девки с парнями уж порознь сидели, а многих уж и не было.
Старый Гюльви рассказывал молодым свеям о своих походах, а свейки шёпотом о дружках своих меж собой толковали.
Донёсся со двора голос чей-то: "Сигурд идёт". Мгновенно замолкли все; лишь огонь в очаге потрескивал. Гореслава уйти хотела, но Эймунда удержала:
— Сиди, где сидишь. Не в его ты доме, а в моём.
Громко скрипнула дверь, и вошёл Рыжебородый.
— Дома ли отец? — бросил он хозяйской дочке.
— Нет его, ушёл.
— Куда?
— Я не спрашивала.
— Вижу, весело вам сидеть одним-то, привольно. Даже троллеву отродью с собой сидеть разрешили.
Всё внутри у Наумовны похолодело: поняла она, что хёвдинг о ней говорил.
— Не место ей посреди гостей, — продолжал Сигурд. — Да неужели вам сидеть рядом с нею по сердцу? Прочь пошла, на конюшню спать, троллиха.
И увидела Гореслава, как глаза у Эймунды заблестели; недобрый огонёк это был. Поднялась она со своего места, смело к Рыжебородому подошла, прямо в глаза ему глядучи.
— Моя она слуга, хёвдинг, где захочу, там и усажу её. никто из гостей не противился, чтобы она тихонечко в уголку сидела.
— Мала ты ещё, Эймунда, чтобы мне перечить.
— В моём ты доме, значит, гость мой и всех живущих в здесь уважать должен.
