Зато приход торговых гостей послужил естественным поводом для целого ряда общественных увеселений. Чукчи страстно любят всевозможные состязания, требующие физической силы и ловкости, и пользуются каждым удобным случаем для их устройства. Через каждые три или четыре дня на различных стойбищах околотка устраивались гонки на оленях, с бесконечным разнообразием призовых ставок, от куска облезлой волчьей шкуры до дорогого бобра. Эти гонки разнообразились пешим бегом, борьбой, прыганьем через барьер, скачками на лахтаке[3] и т. п. и перемежались жертвоприношениями, куда собирались ближние и дальние шаманы, чтобы состязаться во вдохновении. Чукчи усиленно веселились и старались запастись весельем на целый год, вплоть до будущей весны.
Я переезжал со стойбища на стойбище, отдаваясь интересу этой своеобразной жизни. В одном месте наблюдал, как чукчанки длинными ножами разрезывают труп, чтобы, обнажив сердце, собственными глазами исследовать причину смерти; в другом — слушал хитросплетенные сказания "времён сотворения мира и ещё раньше того", а в третьем — старался укрепить свой дух пред оглушительным треском бубна во время торжественного служения духам. Чукчи успели привыкнуть к моим расспросам и не оказывали мне недоверия. Труднее всего было прокормить две собачьи упряжки, целую прожорливую стаю из двадцати пяти здоровенных псов, для пропитания которой требовалось ежедневное закалывание двух оленей. Мои покупательные средства состояли из нескольких десятков кирпичей чаю и такого же количества пачек листового табаку, а дорожные запасы ограничивались двумя мешками ржаных сухарей и связок сушёной рыбы. Но в глазах чукчей и эти скромные продукты имели несравненную ценность, и они охотно убивали двухгодовалого оленя за половину чайного кирпича с придачей двух листов табаку. Окаменелые сухари казались им лакомством, в обмен за которые они оказывали посильное гостеприимство мне и моим трём спутникам.
Один из эпизодов этого весеннего веселья полярной пустыни я постараюсь описать на нижеследующих страницах.
Стойбище Акомлюки раскинулось на правом берегу реки Росомашьей, по большому ровному полю, которое разливы реки успели отвоевать у линии хребтов и обратить в заливной луг. Везде кругом были горы. Две волнистые гряды невысоких, но довольно обрывистых вершин тянулись вдоль обоих берегов, часто подходя к самой воде и запирая реку в узкие стремнины, спадавшие во время весеннего разлива быстрыми и бурливыми шиверами
