— Вот и действуй! — равнодушно проговорил Димка и демонстративно, достав из глубочайшего кармана галифе кусок хозяйственного мыла, бросил под ноги старика.
— Ты чо, салабон, оборзел в край? — смуглый ефрейтор несколько побледнел. — А ну слазь! — он ударом ноги, вышиб испод Димки табурет, и тот чуть не отбил себе кобчик…
Спрыгнув со стола, он подошёл к Иванову и спокойно глядя в красные от возмущения глаза, резко ударил в солнечное сплетение… Посмотрев на согнутую спину, врезал сапогом в печень…
Спина выпрямилась, тело упало плашмя, перевернулось на бок и выгнулось в другую сторону. Бледные губы молча глотали воздух и недоверчиво, непривычно кругло смотрели на невиданную борзоту.
Табурет снова встал на место и Димка, кряхтя, оседлал его вторично.
— Заплыв… начинай!.. — он предупреждающе кашлянул в ожидании… — Второй раз не повторяю, сразу перехожу к общению с почками, селезёнкой и всем твоим кизячным ливером, а пожалуешься, приеду в Уфу, или где ты там дым глотал, и закопаю под первой берёзой! — Ну, встал быстро и поплыл… Раз… два… считаю до трёх, три…
— Ну ты… — больше слов у Иванова не нашлось, он имел случай убедиться, что Димка их на ветер не бросает, по крайней мере со своим призывом, да и старших на призыв не особо жалует. А чуваш был парень слабый духовно и физически, ему и от своих частенько доставалось, потому и Димка был так крут; с более серьёзным стариком подобный номер не прошёл бы. Недавно, старшина роты, тоже срочник и старик, прилично врезал кулаком Димке в грудь (у того аж дыхание сбилось), за то, что больно задел сломанную, в гипсе, старшинскую руку; и ничего, снёс, не бросился защищать достоинство, успокоив себя тем, что… действительно… перелом… болен человек и так далее. Но Иванов был иным, его можно было напрячь, что Димка с удовольствием сделал.
Сержант В радостно улыбался, слушая доклад Димы — о том, что задание выполнено и переглядывался с земляками, а Димка в свою очередь был само благодушие, и это несколько омрачало радость старших.
Муха опять перелетела на плоское, свободное место, оставив в покое люстру и можно было бы с ней кончить, по крайней мере, появился шанс. Может, она тоже скучала и дразнила его. Но ему было лень гоняться за ней и совсем не скучно не гоняться. Он упивался необычным чувством лёгкости, ощущением раскрепощённости и сознанием всего, что обещало непознанную, эфемерную, мистическую, фантастическую, сказочную, амбивалентную, но свободу!
