Столько лет он лелеял и холил эту взбалмошную вертихвостку, делал всё, чтобы она могла заниматься своим любимым делом, которое так высокопарно называлось высокой модой, помог пережить без особых моральных потерь банкротство её ателье моды, благо выручили друзья, и, на тебе, для того, чтобы иметь возможность жить и работать на этом чёртовом Рианоне, стать гражданкой этой долбанной великой космической империи, всё население которой, похоже, сплошь состояло из одних только спесивых аристократов и до тошноты преданных слуг, и на тебе, она, вдруг, в одночасье решила развестись с мужем-землянином лишь потому, что в отличие от неё, потомственной, блин, дворянкой из какого-то там древнего графского рода, носящего совершенно идиотскую фамилию Черемизовы, Николай был плебеем, то есть происходил из терских казаков и не имел никакого отношения к особам голубых кровей и белой кости.
Об этом он вспомнил только утром четвёртого дня, когда не то проснулся рано поутру, не то просто вышел из состояния полной апатии, навалившейся на него. Вспомнил и громко рассмеялся. Рассмеялся от того, что его отец не смотря на низкое происхождение был довольно знаменитым в узких научных кругах учёным-ядерщиком, создателем чего-то жутко секретного, да, к тому же связанного с производством супероружия, то ли сверхмалых водородных зарядов несусветной мощности, то ли чего-то вроде «нейтральной» бомбы направленного действия. Во всяком случае именно его работа, связанная с частыми командировками в Саров, бывший Арзамас-16, свела его в могилу намного раньше срока, когда Николаю было всего четырнадцать лет. Из рассказов друзей отца он знал, что если бы то, что создал его отец было бы рассекречено, то ему светило бы сразу два, а то и все три Нобеля. С мыслью о том, что его отец не унывал до самого последнего дня и что это именно он когда-то на их последней рыбалке за три недели до своей смерти сказал: — «Колька, никогда не верь бабам и никогда не тянись ради них в нитку. Занимайся своим собственным делом и если баба начнет канифолить тебе мозги, то ставь её в позу низкого старта и давай хорошего пинка под зад для придания её телу должного ускорения.» — Николай пришел в себя и громким, слегка истерическим смехом подвёл жирную, толстую черту под своим прошлым.
Отец ведь знал, что говорил. Римма Всеволодовна была четвёртой женой Владимира Петровича Серебрякова. От трёх предыдущих браков у него имелось пятеро детей и Николай не встречался со своими братьями и сёстрами до похорон отца, да, и после похорон он с ними не встречался больше ни разу и тоже по совету отца, не верившего в зов крови. Мать Николая считала, что её муж умер потому, что был в числе ликвидаторов последствий катастрофы в Чернобыле, хотя сам Владимир Петрович не раз говаривал перед смертью, что всему виной эксперименты, которые он проводил в Сарове и его жена с вечным скорбным плачем по поводу того, что после них он приводил своё здоровье в порядок водкой. Отец Николая действительно на полном серьёзе винил в своей болезни и смерти жену. Точнее то, что она своими слезами не давала ему выводить из организма радионуклиды старым бериевским рецептом — водкой и вместо этого старательно пичкала всеми теми таблетками, которые навязывали ему врачи из институтской поликлиники.
