Уникум Потеряева | страница 84

— Тише, тише… У меня ряд конфиденциальных встреч. Конкретно — с товарищем Кучемоиным, и так далее… по той же линии.

Она быстро закивала; ухватила трубку, набрала номер:

— Галерея? Ай, Нина Пална! Узнали? Добрый, добрый день…

Вошедший был недурен, хоть и трачен уже временем и разными аспектами литературного бытия. Но — статен, улыбчив, с приятными манерами. Они церемонно представились, поклонились, оглядели друг друга… Тут природная Аллочкина егозливость взяла верх, и она заблажила:

— Ой, как я рада! Вы правда сняли «Час смерти…»? Я балдею от этого фильма! Нет, правда?!

— Вы ошибаетесь, — скромно ответил Вадим Ильич. — Я не снял в своей жизни ни одной картины. Я лишь пишу сценарии, — вам известно, надеюсь, что это такое? Ведь главное — это сюжет, структура, литературная основа…

— Ах, понимаю, понимаю! Но какая там Удавина — я умираю! А Кутявский! Помните, как он предлагает бандиту сыграть в акульку на жизнь любимой девушки?!..

— Этот фильм — большая, серьезная веха в моем творчестве. Актерский ансамбль, прекрасная режиссура, операторская работа… Столько воспоминаний, впечатлений! Я охотно поделюсь ими с вами, Алла Витальевна. Где-нибудь… ближе к вечеру, скажем так. А теперь я весь — порыв, весь — ожидание встречи с искусством!

Вернулись они через час. Прижимая к груди картину, Кошкодоев деликатно осведомился:

— Кажется, шла речь о вечере, э-э-э… воспоминания о мире кино, забавные эпизоды… да и литература, кажется мне, тоже неплохой повод для разговора вдвоем?..

Аллочка Мизяева ничего не ответила, подошла к распахнутому окну. Влажный, свежий ветер, липы на затененном дворике. Тридцать два раза отшумели над головою эти летние ветерки. О чем кричишь ты, кукушка, над большой лесною поляной, усеянной стеклом и ржавыми банками?..

На глянцевой цветной обложке кент в шляпе палил из револьвера, валялась полуголая девка — то ли пьяная, то ли мертвая, не поймешь; легковушка чуть не ложилась бортом на дорожном зигзаге. Федор Иваныч Урябьев крякнул, опустил книжку в полиэтиленовый пакет. Он регулярно ходил в библиотеку, менял дочке Зое боевики и детективы на «что-нибудь такое же». Сам он не больно любил эту литературу: так, почитывал иногда, — но, подобно большинству практиков, всю жизнь работавших на Закон, не ставил в грош ни описываемые приключения, ни фигурирующих там коллег. Особенно раздражали преступники: уж такие они задумывали там злодейства, такие сложные измысливали ходы! Уж так ломали головы следователи и оперативники, частные сыщики, полицейские и свой брат милиционер, чтобы разобраться в ихних хитросплетениях! Отставной же майор убежден был в обратном: преступник — дурак. Особенно убийца, насильник, вор. Ну как же он не дурак, если проблему, стоящую перед ним, решить нормально, по-людски, как делается это сплошь и рядом в обычной жизни, не в состоянии: надо убить, надо изнасиловать, надо украсть. Все — от бессилия, от недостатка ума. А то, что не всех могут сразу схватить, раскрыть их пакости — так ведь узнать, раскрыть тайну всегда тяжело, вон ученые над некоторыми бьются годами, десятилетиями, даже сотни лет, — что же вы хотите от простых людей, тех же следователей, оперативников, они крутятся, как могут, и силы-то у них не столь велики, и времени отпущено всего-ничего, и орудия производства, по сути, те же, что и тысячу лет назад: голова да ноги.