Косяк задели —
Шампан летит.
И вдруг насторожился: кобра-Мелитка со своим дружком двигалась к окраине Потеряевки. Ничтяк плюнул на усы, помазал их клеем, нацепил на нос. Глянул на квартирного хозяина: ну, айда! Тот, не отрываясь от телевизора, замахал руками: ступай, ступай! Я потом… может быть… Старый ханыга отнесся к предложению Алика вступить в долю очень прохладно, даже насмешливо: его утомила собственная жизнь, в которой было много всего. Ничтяк погладил свежевыбритую для конспирации голову, нахлобучил на нее жестко дерущую кожу ковбойскую соломенную шляпу, и вышел из избы.
За огородами, где раньше были ворота, открывающие въезд в деревню, сразу раскинулось поле. На нем росли, гуляя под ветром, молодые еще хлебные колосья, а по обочинам кустился бурьян, проклевывались васильки и прочая сорная зелень. Поле катилось вниз, к речке: сначала полого, а потом крутовато, — и обрывалось там, где уже не мог пройти комбайн, чтобы скосить ниву. Там было зелено, бугры, кусты, мягкая почва, деревья росли то в одиночку, то по двое-трое. За долиной виднелся берег неширокой речки. Чтобы увидать саму речку, надо было подойти поближе к ней, а издали лишь кое-где, на изворотах ее, светилась сверкающая вода. Чистая картина лежащей у ног природы заставила непривычного к таким делам Алика сбавить шаг, а потом и вовсе остановиться.
— Ничтя-ак!..
И он снова пустился в путь за кружащими по долине, по незаметным тропочкам, Валичке и Мелите. Сзади, метрах в двухстах от Ничтяка, шел, пыхая и отдуваясь, грузный мужик. Это был Фаркопов, тоже перебравшийся в Потеряевку и работающий батраком в компании Клыча и Богдана. Наметанным глазом узрел он спускающихся в долину, и учуял в них соперников.
Но вот уже все четверо закружили по зеленой траве, между кустов и деревьев, потеряли друг друга из виду, и не пытались уже ничего найти. Брели и брели, проходили один мимо другого на параллельных тропочках, расходящихся кругами по всей долине. Шумели деревья, сверкала поблизости река, тянуло сырым, немного болотным запахом. А когда стемнело, все они вышли к большому, замшелому пню, громоздящемуся возле обрыва; пришли и сели, не говоря ни слова, каждый по свою сторону, глаза в глаза. Еще приплелся мужичонка-рыбак; он кашлял, вонял табаком, и страшно раздражал Мелиту. А наступала уже ночь, надо было идти домой, обратно в Потеряевку, к своим временным жилищам, — но люди боялись встать, боялись двинуться, потому что начисто забыли все тропинки, а в темноте их было не разглядеть.
