Валичка прочитал письмо — и словно обухом его ударило по голове. Он стал свидетелем старинных дел, чужой давней жизни. А в жизни той — таинственные портреты, сукно выцветших кафтанов, дурманная сирень в звездной майской ночи, кто-то толкает калитку, она скрипит, шепчутся и уединяются две тени… горькая случилась история! Какие-то мониста, брильянтовые подвески зазвякали в ушах. Клад!.. Перед его предполагаемым блеском померкла чешуя золотых рыбок. Желтые лепестки письма плескались в воздухе и ложились на пол, а Валичка сидел на своем высоком стуле, и замороженно глядел в пространство. Он даже не сообразил тем вечером, что письмо было адресовано его родной бабке, Марте Исидоровне Постниковой, отошедшей в иной мир лет двадцать тому назад в очень преклонных летах. Вывод этот он сделал на другой день, на работе, в который раз перечитывая потрясшее его послание. Получалось так: 1) бабушку его звали Мартой — так же, как и адресата письма; 2) в ранней молодости она состояла в социал-демократическом кружке, за что отбывала ссылку в Якутии; 3) из домашних преданий известно было, что она состояла в большой дружбе с некоей видной революционеркой, своей землячкой. И вот письмо о кладе… Ну и бабка, оказывается! Никакого клада она, конечно, не искала, иначе крика и шуму о таком событии хватило бы на долгие, долгие годы. А может быть, она не получала и письма? Архива от Марты Исидоровны никакого не осталось, разве что так, несколько фотографий. Валичка после работы съездил к матери, живущей отдельно от него, просмотрел их, и, к радости своей, на выцветшей белесой карточке, где улыбались сконфуженно в объектив, выпучив глаза, две девушки в романтических прическах, — вернее, на обороте ее — обнаружил полустершуюся надпись: «Мартоньке от Шуры! В знак дружбы! Помни меня в той счастливой жизни, которую мы приближали. Она обязательно наступит! Помни Минусинск. Март, 1911 г.».
Нимало не медля, Валичка отправился к матери с допросом. Оказалось — да, до какого-то времени подруги общались письменно, и довольно даже активно; вдруг переписка прервалась, и не возобновлялась более. В конце пятидесятых бабушка пробовала разыскать следы; наконец, один осведомленный адресат сообщил, что мятежная старушка скончалась от удара в ноябре 1936 года в тот самый момент, когда в лагерном санпропускнике мордатый зек склонился над нею, чтобы выбрить лобок. К такой реалии возводимого ею социализма она оказалась неготовой. «Она встретила смерть, как настоящий коммунист», — сообщал адресат.
