Проходите скорей, вы же мокрые с ног до головы. Гости прошли в гостиную. Там было тепло и как и в прихожей настойчиво пахло борщом. – Леночка, – сказал дядя, – дай прынцу что ни будь переодеть, твои вещи где всегда. Мне нужно срочно на кухню, а то останемся без обеда, – и дядя скрылся в коридоре. – А он неплохо готовит, – заметил Паша. – Откуда ты знаешь? – искренне удивилась Лена. – Держу пари, нас здесь покормят. – Ты любишь еще что-нибудь, кроме поесть?
– Да, – с готовностью отозвался Павел. – Поспать. А еще я люблю тебя. – Сначала поспать, а потом меня, – укоризненно заметила Лена. – Нет, спать с тобой. – На грубость нарываешься?
– Что естественно, то не постыдно, – сказал Паша, скорчив на лице безысходность. – А потом, мама учила меня говорить всегда правду, – он хотел поцеловать Лену, но она ловко увернулась. Вскоре они втроем сидели за столом, в тарелках дымился наваристый борщ, а на плите дошкварчивали котлеты.
– В таких случаях, – заметил дядя, – от простуды… чуть-чуть… первое дело. Вы употребляете? – спросил он у Павла.
– Еще как! – мгновенно ответил тот. – Леночка, – продолжал дядя, – тебе сейчас тоже… чуть-чуть… только на пользу.
Лена недовольно поморщилась, но согласилась. Обед прошел в атмосфере дружбы и взаимопонимания. Стороны обменивались шутками и анекдотами, что, надо заметить, не способствовало пищеварению. Зато пищеварению и дружбе способствовало еще два раза от простуды (один раз под борщ, второй под котлеты). Вечерело. За окном по карнизу весело барабанил дождь. Ливень давно закончился, и теперь кали падали размеренно и неторопливо. В лужах в разные стороны разбегались круги, длинные и прозрачные дождевые черви, выгнанные из своих квартир потопом, распластались во весь рост. Небо было ровно серым, без разрывов и разводов. Кое – где в домах уже горел свет. В комнате Тимофея Валерьяновича было уютно и тепло. То, что дядя коллекционер, было заметно и по стенам. В комнате где сидели гости висели две работы Кандинского и одна Малевича. Мебель у дяди явно не с фабрики «Красный шкаф». А также Васильков обратил внимание на чудесную вазу, настоящий Мейсен, и настенные часы с матерным боем, так их называл дядя, и поднять они могли даже мёртвого. Ореховый книжный шкаф, работы прошлого века доверху заполнен редкими изданиями Шиллера, Мольера, Чехова, Бомарше и многим другим. Свет в комнате был неярким, даже приглушенным, на граммофоне стояла пластинка Вертинского, и неунимавшийся дождь глухо подпевал ему. – У вас не дом, а просто музей, – заметил Паша. – Все заполнено редкими и очень красивыми вещами. Даже музыку вы слушаете на граммофоне. Неужели в мире сегодняшнем вам ничего не нравится?
