Иногда мне казалось, что он не слушает меня, занят чем-то другим, но неожиданно заданный вопрос или вставленное замечание убеждало, что он отлично улавливал все сказанное. Когда я дошла до приговора, голос у меня вдруг сорвался и из глаз потекли слезы.
– Хватит! – закричал Брауде и вышел из кабинета.
Через несколько минут он вернулся вместе с женой Евгенией и, представив меня, сказал:
– Вот она, та, о которой я тебе вчера рассказывал.
Евгения Григорьевна с большой теплотой выразила мне сочувствие и пригласила нас к завтраку. Бледная, болезненная женщина, она редко выходила из дому. У них была дочь Нора, шестнадцати лет. Брауде ее обожал и сильно страдал оттого, что и она болезненная, нервная и часто впадает в депрессию. Но подлинным несчастьем в семье был старший сын – алкоголик и бездельник. Вечно пьяный, он то и дело попадал в разные отделения милиции Москвы, но как только там узнавали, что он сын Брауде, – его моментально освобождали, к большой досаде отца.
Вернувшись в кабинет, Брауде стал рассказывать о своем старшем брате, профессоре, японоведе, который прожил в Японии 12 лет. Как "японского шпиона" его расстреляли в конце 1936 года.
Потом стал показывать альбомы с фотографиями. Вот его родители, близкие, которые погибли от рук петлюровцев. Затем идут фотоснимки отдельных эпизодов погромов на Украине – страшные памятники деятельности антисемитов. Он быстро отбирает у меня этот альбом, заметив, как действует на меня вид убитых и искалеченных людей, и дает другой.
Здесь запечатлена почти вся жизнь Брауде – его выступления на многих известных процессах. С одной фотографии смотрит очень красивый молодой человек в форме офицера царской армии, глаза которого чем-то напоминают глаза Брауде. Он улавливает мой взгляд и с грустной улыбкой говорит:
– Ты, наверное, думаешь, как я из этого красивого офицера превратился в старого еврея?
И вдруг я поняла, почему у этого стареющего человека, с таким громким именем и такого известного во всем Советском Союзе, такая грусть в глазах. И в прошлом, и в настоящем он был, по существу, очень несчастным человеком.
Брауде считал необходимым, не дожидаясь получения жалобы и прибытия дела, постараться немедленно попасть на прием к председателю Верховного суда СССР И. Т. Голякову и рассказать ему обо всем, обрисовать ситуацию. По его мнению, это должно было создать нужную атмосферу для его вмешательства.
Он дал мне записку к заведующему коллегии, в которой он состоял, и просил принять и оформить на его имя производство в порядке надзора дело Давида и Хаима Баазовых. Мне же он велел немедленно сообщить сведения, полученные из Тбилиси, и до понедельника составить ему хронику жизни отца. Прощаясь, он сказал:
