— Бедная Катрин, — вздохнув, сказал он, — судьба славно поиграла с нами.
Она хотела ответить ему, но он вышел до того, как она нашла подходящие слова. Вернулся он поздно и нашел ее в нетерпеливом ожидании. Его взгляд сказал об его неудаче еще до того, как он заговорил.
— Напрасная попытка, — сказал он. — Я никогда не видел, чтобы Его Высочество проявлял такое упорство. Это не простое упрямство. Он едва выслушал меня. Ответ его был достойным: «В этом государстве, — сказал он, — существует один закон для дворян и другой для простолюдинов. Но в случае убийц и грабителей закон одинаков для всех». Я ему сказал тогда, что прошу снисходительности не ради Орна, а ради меня самого. Я сказал, что будут считать, что я из мести упросил Его Высочество проявить строгость. Он был крайне ироничен: «В таком случае мы будем сносить эти обвинения вместе. Вы должны быть счастливы оказаться со мной в одной компании.» И это было его последнее слово.
В следующий вторник, который пришелся на страстную неделю, на Гревской площади граф Орн и полковник де Миль были подвергнуты ужасной, грубой казни, будучи заживо колесованными.
На другой день, когда регент проезжал по улицам Парижа, он был встречен криками такого восторга, какого он еще не знал.
За его строгий, без сословных различий, суд население приветствовало его как своего защитника. Говорили, ссылаясь на мать регента, что Его Высочество мог проявить мягкость к своим собственным обидчикам, но он не прощал тем, кто нанес вред его подданным.
Мистер Лоу усмехнулся, когда узнал об этом:
— Теперь он будет оправдывать свою строгость.
Однако днем позже мистер Лоу был растерян, увидев, что такие же восторги толпы вызывает и он сам. Ему стало неловко при мысли, что строгость регента приписывают его влиянию.
Вновь усмехнувшись, он сказал брату, едущему с ним рядом:
— Он говорил, что мы разделим между собой обвинения за это решение. А вместо этого мы пока разделили только, овации. Но, поверь, и то, и другое одинаково отвратительно.
Когда с этой историей было покончено, Джон Лоу долго пребывал в состоянии ужасного отвращения к жизни. Неделю спустя он узнал, что Маргарет снова в Париже.
Возможно, он считал, что нанести визит на улицу Аржантей является для него простым долгом после случившегося, но нельзя не отметить, что этот долг не был для него неприятен.
На этот раз его не встретили ни привратник, ни лакей. К графине Орн его проводил ее дворецкий. Задрапированные комнаты казались нежилыми. Он был снова принят в будуаре, единственной комнате, в которой мебель была не закрыта тканями, а стояла, украшенная восточными безделушками.
