Аббата раздосадовала веселость, читавшаяся на лице регента.
— Я здесь не для того, чтобы развлекать Ваше Высочество.
— А это лучше всего у вас получается, — Его Высочество икнул. — Ну, а какого черта вы тогда здесь?
Дюбуа показал на портфель.
— Я принес вам доказательство измены.
— В три ночи? Одно это с вашей стороны измена. Какой стыд! За такую жестокость вы никогда не получите кардинальскую шапочку. Никогда. И идите спать.
— Неужели Вашему Высочеству не угодно понять, что я здесь в такой час, потому что дело не терпит отлагательства?
Но регент выпил слишком много вина, чтобы быть способным понять это.
— Вот что не терпит отлагательства, так это то, что мне пора в постель. Идите к черту, аббат, с вашими изменами. Спокойной ночи.
Со смехом регент пошел в свою спальню, клича слугу. Аббат пылал от гнева, глядя ему вслед и жалея, что он потерял полночи, только чтобы увидеть такое вопиющее легкомыслие.
Он отомстил, однако, на следующее утро, когда закрылся с регентом в комнате, называвшейся зимним кабинетом, которая находилась в конце небольшой галереи. Там он разложил перед регентом бумаги посланника.
Его Высочество, свежевыбритый, надушенный и напудренный, бодрый и жизнерадостный, смотрел на огонь в камине, когда вошел аббат. Он хотел пожурить его за вчерашнее ночное вторжение. Неужели его преподобие, спросил он, был так невежлив, что не давал ему лечь в постель, или ему это приснилось. Однако он прекратил свое подшучивание, когда пробежал письмо Сельямаре. Когда он закончил читать остальные документы, то стал серьезным, как никогда. Его полное, свежее лицо было мрачнее тучи.
Чем закончилось дело Сельямаре, заслуга в разоблачении которого очень возвысила Дюбуа, описано в исторических книгах. Посланник короля Филиппа, пришедший учтиво потребовать возвращения ему его портфеля, был тут же арестован. Принадлежащие ему бумаги были тщательно изучены Дюбуа, который являлся государственным секретарем по иностранным делам, и Ле Бланом, государственным секретарем по военным делам. После этого принц был выдворен за пределы Франции. На следующее утро отряд мушкетеров отправился в Со, чтобы арестовать герцога и герцогиню Мен. Немало китайского фарфора было разбито буйной герцогиней, которая вставала на носки, чтобы хоть как-то преуменьшить свою низкорослость, и кричала, что она внучка великого Конде, в тщетной надежде остановить пришедшего за ней офицера.
— Вы можете арестовать меня, — заявила она, — но вы не можете заставить меня подчиниться.
