Машина притормозила как раз напротив калитки. Первой из нее выбралась, хлопнув дверцей, Зоя. Художница немного замешкалась, пытаясь вдеть руки в рукава летней кофточки. Кузя нехотя вывалился из салона, охлопывая себя по всем карманам. Мальчишка ничего не забыл, но надо было срочно хоть как-то замаскировать нервную дрожь, от которой руки ходили ходуном.
Три ступеньки, ведущие к крыльцу, негодующе проскрипели: "Лишний, пришлый, лишний!" Или это только показалось Кузьме? В любом случае, он постарался преодолеть их как можно быстрее. Друзья переглянулись и, не сговариваясь, одновременно вздохнули. Карина неуверенно коснулась ладонью двери, потом осторожно стукнула по ней сжатым кулачком. Долго ждать ее не заставили. На крыльцо, обдав девушек негодующим взглядом, вышла невысокая бабенка старше их не более чем на два-три года. Правда, понять это можно было, лишь приглядевшись к ней. Точнее, к ее молодым, еще не подернутым мутной пеленой усталости от жизни, глазам. Достающие до плеч не то пепельные, не то плохо вымытые русые волосы были забраны в пучок. Простое платье, поверх которого был надет засаленный фартук, домашние шлепки, в которых можно и дома ходить, и в огороде копаться. В общем, ничего примечательного, но и ничего ужасающего. На пьяницу женщина похожа не была. И пахло от нее свежим супом и копченостями. Только вот даже здороваться с теткой Кузьмы не хотелось. И, вообще, при виде сведенных бровей и злобного взгляда Карине захотелось немедленно оказаться как можно дальше от хозяйки дома.
— И что вам надо? — первой нарушила молчание сама женщина, скрестив руки на груди и продолжая уничтожать непрошенных гостей взглядом. Не вышло. Зоя приветливо улыбнулась, и, протянув руку, представилась:
— Я — Зоя. А это моя подруга — Карина. Мы хотели с вами поговорить насчет вашего племянника, Кузьмы.
— Двоюродного племянника, — скорее по привычке поправила женщина. Стоило Зое произнести заветное имя, как злость исчезла с лица Кузиной тетки, — Где он? Что вы о нем знаете? Он жив?
— Я здесь, — понуро высунулся из-за спины художницы парень. Теперь у него не только руки тряслись, но еще и уши начали нестерпимо гореть. По лицу тетки сбежала слеза, а потом она неожиданно протянула руки к Кузьме.
— Господи, да как же так?! Кузенька, дорогой мой, прости меня! Прости меня, мальчик мой, дуру грешную.
— Да ладно, — затравленно озираясь по сторонам, пробормотал паренек, — За что прощать-то тебя?
